«Мы были первым заданием Путина». Художник Юлий Рыбаков подтвердил, что обыск по делу о знаменитой акции 1976 года проводил нынешний президент
Юлий Рыбаков. Фото: Wikipedia
Историк Константин Шоломов обратил внимание на один из документов в петербургском Музее политической истории. Это протокол обыска у художников, которые ночью 3 августа 1976 года на стене Петропавловской крепости сделали 42-метровую надпись: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!» Милиционеры утром закрыли гигантские буквы гробами, а через три недели авторов надписи — Юлия Рыбакова и Олега Волкова — арестовали. В протоколе говорится, что в обыске участвовал «лейтенант КГБ Путин». Арсений Веснин поговорил с художником и правозащитником Юлием Рыбаковым о той акции и роли Владимира Путина в преследовании инакомыслящих.
Это действительно был Путин? Он проводил обыски по вашему делу?
Да. Это недавно выяснилось, я стал узнавать подробнее. Обыски одновременно проходили у меня, у Олега Волкова, у Юлии Вознесенской и еще у разных людей. Так вот, у Олега Волкова, у моего друга и «подельника», среди целой команды, которая пришла к нему с обыском и ордером на арест, был этот самый товарищ Путин. Ему было 23 года. Он еще в университете попросился в КГБ, а после университета то ли получил распределение, то ли сам подал документы и был зачислен в Школу оперативного состава. Там его, как и других курсантов, учили заниматься слежкой и выполнять всевозможные оперативные задания. Поэтому, по всей видимости, мы стали одним из первых, а может, и вообще первым его опытом в этой деятельности.
За нас плотно взялись после того, как мы сделали надпись на Петропавловской крепости «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!». Кроме того, по городу уже давно ездили и трамваи с надписями «Свободу политзаключенным!», и автобусы, и листовки расклеивались, и книги мы печатали и распространяли. В общем, за нами достаточно давно охотились, но после этой надписи мы, видимо, окончательно осточертели чекистам и они предприняли все возможные усилия для того, чтобы нас найти.
Надпись на Петропавловской крепости, за которую Юлия Рыбакова и Олега Волкова арестовали. Фото: svoboda.org
Как на вас вышли?
Найти нас не удавалось до тех пор, пока они не обнаружили письмо, которое пришло из США от некоего Кости Кузьминского — поэта, литератора, который уехал в Штаты и крепко там пил. Он получил известие от одной из своих подруг о том, что и она в том числе принимает участие во всевозможных протестных акциях. Он написал ей письмо, даже два письма, в которых проклинал всех, кто занимается подобными глупостями, писал о том, что «вас всех посадят и правильно сделают».
Эти письма, поскольку тогда на нашем петербургском почтамте существовал черный кабинет перлюстрации всего, что приходило из-за границы, были вскрыты и в конечном счете очень серьезно помогли в наших поисках. Но к этому времени мы понимали, что нас уже вот-вот арестуют — за нами велась плотная слежка. И вполне возможно, что Владимир Путин принимал в ней участие. А мы, хорошо зная город со всеми его сквозными дворами и подворотнями, довольно часто забавлялись тем, что уходили от этих «топтунов». И в том числе, наверное, от Владимира Владимировича. В конечном счете они все-таки приняли решение об аресте и одновременно по нескольким адресам поехали группы, которые вломились в наши дома, начали обыски и последующие аресты. Как оказалось, в группе у Олега Волкова был еще и Путин.
То есть для вас это тоже была новая информация?
Да, для меня это была новая информация. Притом забавно, что на самом деле я бы мог знать об этом заранее. Дело в том, что те материалы, которые находятся сегодня в Музее политической истории, я их сам туда принес. Но я не вчитывался в эти протоколы. Потому что ну какой мне был интерес, господи?! Какие-то там лейтенанты принимали участие в наших обысках. Я невнимательно отнесся к этому, и это обнаружилось только спустя какое-то время, когда кто-то из наших питерских историков стал листать эти страницы.
Дело в том, что в Музее политической истории существовал (я уже не уверен, что и сегодня существует) стенд по нашему делу с публикациями газет, которые, естественно, нас оклеветали. Но в том числе там есть и стенд с материалами дела, которые я принес, потому что в музее есть мой личный архив, который я туда сдал, включая материалы по тому следствию. Часть этих материалов была самими музейщиками отксерокопирована, заламинирована и появилась на стенде в такой форме, что посетитель может просто сам полистать эти протоколы обысков, арестов, задержаний; мотивировки того, почему это делается. Там черным по белому написано, что мы занимались антисоветской агитацией и пропагандой, направленной на подрыв и ослабление советской власти. Что, правда, потом не помешало чекистам судить нас просто как злостных хулиганов, а вовсе не как политических.
Фото из дела Юлия Рыбакова
Кстати, почему вы получили неполитическую статью?
Дело было в том, что в процессе следствия они, видимо, получили установку, что надо минимизировать количество политических процессов. И путем шантажа и угроз по отношению к целой большой группе людей, которая так или иначе имела отношение к нашей подпольной деятельности и просто самостоятельно занималась запрещенной литературой, ее распространением и изготовлением… В общем, нам тогда пригрозили, что еще 18 человек, кроме нас, будут арестованы, осуждены или лишатся кто работы, кто учебы, кто свободы.
Мы вместе с Олегом заняли позицию, что мы не антисоветчики и не согласны с обвинением нас в том, что мы занимаемся антисоветской деятельностью. Наоборот, мы за советскую власть, но без коммунистов. Этим мы очень огорчили следственные органы, они на нас топали ногами, сучили руками, кричали: «Знаем мы ваш Кронштадтский мятеж! Больше такого уже не будет».
Они нашли способ заставить нас заткнуться, потому что пообещали, что если мы промолчим на суде о политическом характере своей деятельности, то они, в свою очередь, изымут из дела материалы об изготовлении запрещенной литературы, в частности «Архипелага ГУЛАГ»; в обвинительном заключении не будут фигурировать тексты тех надписей, которые мы делали на улицах города, а просто будет сказано, что «учинили на Петропавловской крепости надпись такой-то длины», без ее содержания. Если мы не будем против этого протестовать, то тогда 18 человек останутся на свободе. Мы подумали и решили, что ценнее будет, если эти люди останутся на свободе и не пострадают, чем наша собственная репутация, которую, мы надеялись, нам удастся восстановить со временем, объяснив людям, что и как произошло. Вот, собственно говоря, и все, наверное.
Как вы придумали эту акцию? Почему именно Петропавловская крепость?
Параллельно у меня было как бы две жизни. Одна — подпольная, где мы на похищенной из военных организаций и учреждений аппаратуре занимались записью, например «Архипелага ГУЛАГ», который тогда читался на Би-би-си. Наши военные радиоприемники, которые можно было отключить от глушилок, записывали на пленку эти чтения, потом наши девочки-студентки (там была целая группа), которые сидели по ночам с наушниками, перепечатывали это все. И потом мы брошюровали, размножали в небольшом количестве. Это была довольно утомительная работа, и иногда мы позволяли себе отдохнуть. Допустим, пойти ночью по городу и оставить несколько антисоветских надписей или расклеить либо разбросать по почтовым ящикам листовки.
Это была одна жизнь. А кроме этого я был еще художником-нонконформистом, участником первых санкт-петербургских выставок художников-нонконформистов в ДК им. Газа, ДК «Невский», это 1974–1975 годы. Две таких выставки прошли. Они оказались очень популярны, люди стояли в очереди, чтобы на них попасть. На выставках действительно было интересно, потому что на стены тех залов, которые нам дали, выплеснулся весь огромный, широчайший диапазон поисков современного искусства. Чего советский зритель тогда видеть не мог, для него это было полной неожиданностью, очень интересной.
Но это вызвало серьезное недовольство и официального Союза художников, и партийных органов. И в конечном счете нам было запрещено. Было сказано: «Все, ребята, больше никаких коллективных выставок мы делать никогда не будем. Если кто-то хочет заниматься живописью — пожалуйста, в свободное от работы время можете ходить в какие-нибудь клубы и там мазать свои картинки». Все мы тогда были обязаны работать под страхом тюрьмы. Но то товарищество, которое мы тогда организовали, продолжало существовать. Мы не хотели сдаваться, и у нас была идея о том, что мы все-таки добьемся проведения не только петербургской (тогда — ленинградской) следующей выставки нонконформистов, но и приложим все усилия для того, чтобы сделать всесоюзную выставку.
Была инициативная группа нашего Товарищества экспериментальных выставок, ТЭВа, которая плотно работала над этим вместе с московскими художниками-нонконформистами, встречалась и с зарубежными журналистами в Москве. Одним из активистов этого проекта, будущей общесоюзной выставки, был Евгений Рухин, может быть, один из самых талантливых художников того времени. Все это кончилось для него тем, что однажды, вернувшись из Москвы после переговоров на эту тему, он остался вечером с друзьями у себя в мастерской, а ночью, когда они все заснули, мастерская была подожжена. Он успел вытащить несколько человек и спасти их, а сам там задохнулся. Когда мы об этом узнали, у нас было ощущение, да собственно говоря, и сегодня я по-прежнему так же считаю, что этот поджог был неслучайным — это была операция спецслужб. Потому что подобные вещи, в том числе поджоги и отравления, уже были в нашей среде. И самой последней была гибель Евгения Рухина.
Евгений Рухин. Москва, 1972 год. Фото: Игорь Пальмин / russianartarchive.net
Тогда, собравшись около его мастерской, мы, его друзья, члены нашего товарищества, решили, что в знак протеста против его гибели и запрета на выставки мы проведем несанкционированную выставку у стен Петропавловской крепости. Ну а чтобы нас не обвинили в нарушении закона, мы послали об этом уведомление в комитет по культуре (в управление культурой, так он тогда назывался). О том, что в связи с отсутствием площадей, которые могли бы предоставить нам для разрешенных выставок, мы сделаем выставку у Петропавловской крепости. Эта выставка была разогнана достаточно сурово. Большая группа художников была задержана, и я в том числе. Нас предупредили, что, дескать, ничего подобного больше никогда не делайте, иначе окажетесь за решеткой.
Мы не собирались сдаваться в данном случае, группа художников тогда объявила голодовку. Затем мы решили, что все-таки еще раз попытаемся провести выставку у Петропавловской крепости. Но возникла идея, что поскольку нам просто не дадут даже донести свои работы до Петропавловки, как это было в первый раз, то мы придем туда без своих работ, а роль экспонатов этой выставки будут играть те, кто придет туда, чтобы нам помешать. Таких живых экспонатов оказалось очень много: там и милиция, и солдаты, и катера, которые ходили кругами вокруг Петропавловской крепости по Неве. Видимо, кто-то опасался, что мы туда вплавь проберемся, держа в зубах свои картины.
После этого мы объявили голодовку, и через какое-то время я получил телефонный звонок. Какой-то мужик сказал мне по телефону: «Ну че, голодаете? Ну голодайте, голодайте. Сдохнете — нам только легче станет». Вот после этого мы с Олегом Волковым и пошли к той самой Петропавловской крепости с тем, чтобы августовской ночью 1976 года оставить на Государевом бастионе, на лицевой его стороне, обращенной к Неве, к городу, и хорошо видной с набережной, со стрелки Васильевского острова и с ближайшего моста, 42-метровую надпись: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков!». Такая длинная романтическая надпись. А через 20 с лишним дней мы были арестованы и отправились в места лишения свободы, где я провел 6 лет, из них 4,5 года за Полярным кругом, в колонии усиленного режима, и оставшиеся полтора года потом на лесоповале в Архангельской губернии.
Потом вернулся, стал заниматься снова организацией выставок, правозащитной деятельностью, потом стал депутатом Ленсовета последнего созыва, потом депутатом Государственной думы первого, второго, третьего созывов. И остаюсь правозащитником, художником, членом Правозащитного совета Санкт-Петербурга.
Если сравнивать то время и нынешнее, как вам кажется, какое время сложнее?
Сложнее… Не знаю, честно говоря. У каждого времени свои сложности. И у того времени, и у этого очень много сходства. В первую очередь в той пассивности основной массы нашего общества, которое спокойно жило тогда под ярмом и совершенно также спокойно сейчас попятилось обратно, в то же самое ярмо, и живет под ним, не чуя того дерьма, в котором оказалось.
Беседовал Арсений Веснин
