"Теперь это итальянская забастовка". Спустя 5 лет вспоминаем протесты дальнобойщиков вместе с их участниками
Главный протест в России пять лет назад – «неслучившаяся революция» дальнобойщиков. Водители грузовиков по всей стране требовали отменить систему взимания платы за проезд по федеральным трассам под названием «Платон» (“Плати за тонну”). По задумке она была предназначена для компенсации расходов на поддержание дорожной инфраструктуры в условиях, когда по российским трассам передвигаются более двух миллионов грузовиков массой свыше 12 тонн. С первых дней после запуска в ноябре 2015 года система “Платон” вызвала недовольство перевозчиков и водителей.
Помимо самого факта внедрения властями принципа “пользователь платит”, масла в огонь подбавили сложность подключения к системе и постоянные сбои. Не меньше дальнобойщики разозлились из-за того, что сбором денег занимается компания, один из совладельцев которой – Игорь Ротенберг. Он – сын Аркадия Ротенберга, который считается приближенным президента России Владимира Путина.
В Москве, в Химках, а также в Петербурге были разбиты протестные лагеря. Дальнобойщики в своих фургонах встречали новый год, к ним приезжал музыкант Юрий Шевчук, хотел приехать и Алексей Навальный, но его не пустили. Журналист “Вот Так” Арсений Веснин, который сам в то время жил в протестных лагерях дальнобойщиков, поговорил с тремя водителями, принимавшими участие в акциях против “Платона”.
Как начинался протест
Юрий Бубнов, грузоперевозчик
Меня, помню, поразила несправедливость введения новых поборов под названием “Платон”. Задолбало уже: правила игры меняются практически каждые 2–3 месяца. В России дорог нет, а за них хотят еще и деньги брать. Вот это возмутило меня конкретно. Я приехал к Смольному, помню, когда был один из первых дней протеста дальнобойщиков. Оттуда и началась моя эпопея.
Потом мы еще собрание провели. Ведь там все зашевелились, Валентина Матвиенко (спикер Совета Федерации) что-то сказала, нам устроили встречу с Максимом Соколовым, он министром транспорта был тогда. Мы выбрали инициативную группу для общения с ним. Но нас не пустили даже на порог. Туда отправили подставных каких-то аффилированных лиц. И вот тут закипело конкретно, как в той рекламе: «Не хотите с нами разговаривать, тогда мы идем к вам». И вот мы снова собрались. Все решили ехать на Москву. Все сказали, что поедут, а поехали единицы.
Сергей Владимиров, дальнобойщик
Я за несколько лет до этого протеста шел к этому всему, шел элементарно, как все. Сначала не обращал особого внимания, что происходит вокруг. Видел, что все рушится, что разваливается, закрывается, но пазл не складывал. Больше всего меня ударило, что мне приходилось все больше и больше работать, но заработки оставались на том же уровне, а расходы увеличивались.
Буквально за несколько лет [до протестов], с 2012–2013 года, меня начал сильно интересовать вопрос, почему так происходит: вроде по телевизору всё шикарно, по радио тоже, а в жизни как-то по-другому.
То ли я дурак, то ли лыжи не едут, то ли еще что-то, но не то.
Поскольку большую часть времени проводишь за рулем, слушаешь в основном радио, я постоянно слышал Соловьева и думал: «Вот, сука, как все красиво, так поет, все нормально, гордость за страну берет, вроде все так правильно, но как-то с моей жизнью и улицей не очень срастается». И стал слушать радиостанцию «Эхо Москвы» и стал думать, как все неприятно, и Россия куда-то не туда идет – неприятно слушать, но с жизнью срастается.
И тут опять я выкупаю очередную машину, только рассчитываюсь с кредитом, и – грохот «Платона». У меня планка падает, и я понимаю, что сколько ты ни барахтайся в этой жизни, у тебя все, сука, заберут. Тут я понимаю, что не я дурак, что не лыжи не едут, это не я плохо работаю, а то смотришь по телевизору на замки, а это просто государство отбирает любыми способами все, что мы зарабатываем. Поэтому у меня падает планка. Я на тот момент и зарабатывал 100 с лишним тысяч рублей, но решил дальше не пыжиться и каким-то образом убрать данное препятствие из своей жизни, правительство. Так я попал в протест.
Андрей Бажутин, дальнобойщик
Я вообще ничем не собирался подобным заниматься. Информация о «Платоне» была известна заранее, но мы в нее не верили. И в очередной раз в ноябре 2015 года мы с сыном вернулись из рейса, и жена мне сообщила, что введена система «Платон». Я начал искать информацию, где, чего и как. С этого момента я нашел информацию, людей, нашел ту «улитку» (акция на КАДе в Петербурге, когда грузовики останавливали движение), к которой и подключился.
Я сам по характеру неспокойный человек, так получилось, что я взял на себя некие функции: что-то организовать, написать, куда-то съездить, что-то сделать – так и получилось.
И когда была поддержана поездка к Смольному, я тогда туда приехал один из первых, даже не понимая, зачем мы туда едем. Потом было собрание в Петербурге, я даже не помню, почему меня выбрали председателем. Там было принято решение ехать на Москву. И на том собрании я задал вопрос: «Мы идем до конца или нет?» Люди сказали, что да – обратного пути уже нет, взяли и пошли.
“Стояние в Химках”
Юрий Бубнов
Зачем ехали – было на середине пути уже не очень понятно, кто-то отваливался, было сложно. Когда видели, что многие включили заднюю, становилось совсем не ясно. Но раз уже начали, то поехали. Доехать до Москвы было надо, это было честно, это было честнее, чем не доехать, раз уж начал это делать. У нас точной информации не было. Но мы теперь знаем, что вертолет был поднят Минтрансом, что он облетел Москву, увидел, что никакого особого скопления грузовиков вокруг города нет, тогда власти и подуспокоились.
Все же сначала думали, что мы приедем на три дня в Москву, громко пёрнем, власть обосрется и все отменят. А оказалось-то все сложнее.
Когда я понял, что нас не собралось достаточно много, что серьезных переговоров с властями не будет, я вообще уехал из протестного лагеря в Химках. Ведь нам фактически выделили загончик. Вот как оппозиции согласовывают митинги на окраине города, так нам выделили Химки. Вот мы там и стояли. Мы ее сами захватили, но дальше нас огородили, полиции и ОМОНа было больше, чем протестантов. Молодцы те, кто стоял. Но я смысла не видел.
Сергей Владимиров
Мы не доехали до Москвы, нашли близ Москвы площадочку в Зеленограде, она была совсем неудобная, полицейские начали изгонять. Знак, что остановка запрещена для грузовиков, мы демонтировали и выкинули, но на тот момент не было и понимания, как мы будем обосновывать эту стоянку. Кто-то из местных поддерживающих подъехал и сказал, что в Химках есть площадка, где можно много людей, фур разместить.
И так мы приперлись в Химки, нас там заблокировали, и никто больше толком заехать и не смог.
Самое важно, ради чего это стоило – это общение с большим количеством людей, поддерживающих, которые никаким образом не относятся к водителям. Просто они приезжают, и кто-то плачет, не веря, что такое вообще может быть в стране, кто-то пытается поделиться своим опытом, кто-то пытается оказать помощь на месте или в будущем. Сама точка понимания, что ты не один за баранкой автомобиля, а есть огромное количество людей, думающих так же, как и ты, пытающихся что-то сделать в этой стране – это самое главное, по крайней мере для меня.
Андрей Бажутин
Мы там собрались, чтобы отменить «Платон», но с первых дней стало понятно по реакции правительства, президента, всей системной своры, что никто с нами разговаривать не будет и слушать не будут. И основной задачей в Химках было привлечь внимание транспортников, наших коллег.
Это был как лагерь, форпост, который к себе должен был притягивать внимание, а мы из этого лагеря поехали по регионам проводить собрания, чтобы сплотить людей.
Мы тогда не думали о создании организации, мы думали о том, чтобы сплотить людей и постараться их подтянуть в общую протестную массу на тот момент против «Платона». Но многие нам говорили, что это был неполитический протест, дальнобойщики вне политики. Абсолютно не так. Сейчас, спустя годы, я понимаю, что сам «Платон» и есть политический вопрос в конкретной отрасли, по большому счету.
Навальный и дальнобои
Юрий Бубнов
Когда я произносил фамилию Навальный, проскакивал испуг в глазах. А я говорил о простой вещи: кто бы нам ни помогал, нужно принимать помощь от всех. Мне сказали: «Что, если черт придет, тоже помощь примешь?» 70% дальнобоев не знали фамилию Навального.
Это потом пришло понимание, что если ты в протесте, то ты в политике. А сначала боялись этого.
Все просто хотели защищать свою отрасль. Ну а у нас произошел раскол. Такие как я хотели идти по политическому пути. А другие хотели идти по экономическому – стояли в Химках. Но я в любом случае отношусь к ним с уважением. Мы ели из одной тарелки, пили из одной чашки, вместе начинали это. Люди разные. Если бы все получилось, неважно у кого бы. Но если бы все вместе были, возможно, было бы эффективнее.
Сергей Владимиров
Алексей Навальный для нас до сих пор темная лошадка, неординарная личность, и доверия нет, поэтому и нет желания общаться. За многими его вещами следим, пытаемся многие вещи проанализировать и много странностей происходят, которые у нас даже рядышком не могут происходить, а у него происходят. Анализ такой, выводы люди делают, что они ему не верят. С его задержанием все очень странно, с арестом. Мы совершенно не можем ни с одного суда снять видео, а у него даже с выездного суда видео снимается. Многие мелочи…
Если ты не участвуешь в этом, то этого даже не замечаешь и думаешь, что это нормальное явление. Когда ты участвуешь в активной протестной, политической, общественной деятельности, то ты прекрасно понимаешь, что здесь просто табу вплоть до того, что суд закроют, а у него это все почему-то получается. Мы, конечно, готовы в чем-то посотрудничать. Когда он вызывает людей выходить на улицы, мы тоже выходим на улицы по любому поводу. Но мы выходим на улицу не за Навального, он просто выводит людей, и мы этим пользуемся.
Андрей Бажутин
Сергей Владимиров с Юрой Бубновым ездил встречаться с Алексеем Навальным, и печатная продукция об Алексее Навальном была. Но, не зная друг друга, не понимая, что к чему и как, мы отказались, и я был один из первых, кто сказал, что Алексею Навальному приезжать в Химки не надо, потому что неоднозначное отношение к нему со сторону транспортников, дальнобойщиков.
Тогда был один из больших форпостов в Дагестане в 2017 году, мы с ними общались, и они относились к нему негативно, и не скажу, что я сам относился положительно, потому что я знал, что он делал, но не понимал, к чему это ведет.
Мы понимали, что нужно удержать лагерь в Химках. Приезд Алексея Навального мог спровоцировать некие действия. По аналогии с сегодняшним днем: он прилетел, я, если честно, не понимаю, зачем он прилетел и сел в тюрьму, которая для него может окончится срок за сроком. И на тот мы не понимали, что этот приезд повлечет, какую информацию это спровоцирует от наших сторонников, со стороны силовых органов.
Тогда еще не было Росгвардии в 2015 году, но стоял ОМОН, непонятные войска и провоцировать эту ситуацию не было смысла, и мы правильное тогда приняли решение. Мы принимали помощь, но его самого (Навального. – Примеч. ред.) не звали в лагерь, потому что лагерь нужно было удержать, у него была цель – собрать людей. Поэтому и было принято такое решение.
Протесты и их последствия
Юрий Бубнов
Мы нагоняли много жути. Говорили, что поднимутся цены. Мы старались привлечь сторонников из разных слоев общества.
Но в итоге сейчас могу сказать, что реального влияния на ценообразование «Платон» не оказал, на мой взгляд.
По сравнению с 2015 годом цены на грузоперевозки на некоторых направлениях даже упали. В Европу ездить из-за продуктового эмбарго дальнобои стали меньше. А туда ездили на новых машинах, взятых в лизинг. Водителям надо за них кредиты отдавать, они пришли на российский рынок. Конкуренция стала выше, цена стала ниже.
Я сам не плачу “Платон”, включаю его перед рамкой, потом выключаю прибор. За все время я заплатил не более 1000 рублей. У нас такая “итальянская забастовка”. Частники, обычные перевозчики, «Платон» почти не платят. Кто-то глушилки ставит, кто-то карты делает неправильные.
Иногда приходят штрафы, мы их обжалуем. Сейчас два штрафа у меня оспорены, жду судебных заседаний. Доказать, что у меня не включен прибор был, который снимает плату, они не могут. Я им говорю: у меня все включено, почему не списываются деньги, я не знаю, видимо это недоработка системы. Как они докажут обратное?
В общем, протеста нет, есть эта итальянская забастовка.
Сергей Владимиров
Мы создали организацию ОПР (Объединение перевозчиков России – Примеч. ред.). Мы теперь прекрасно понимаем, переползав огромную кучу кабинетов, депутатов, что отраслями рулят совершенно не профессионалы, и без таких объединений, как наши, проходят такие системы, как «Платон», весогабаритные рамки и т.д. – это все должно быть с одобрения профессионального сообщества, с консультацией, контролем. Наша организация – задел на будущее, мы пытаемся привлечь профессионалов по отрасли и при их помощи, помощи водителей и не только продавливать профессиональные вещи.
На данный момент мы не выдвигаем политических требований. Есть политическое понимание. У большинства оно – это полная смена системы, а не только убрать Путина. Организация сейчас занимается поиском людей, готовых написать программу будущего видения нашей страны, и уже под эту программу мы попытаемся объединить еще людей и продвигать какую-то больше политическую историю, чем транспортную.
Андрей Бажутин
У меня есть ощущение фиаско, потому что организация, которая была рождена на фоне протеста, должна была объединить в себе большое количество перевозчиков, а они – как минимум услышать друг друга, начать взаимодействовать и вернуть себе доброе имя профессионального сообщества водителей-дальнобойщиков, интерес к которым в последнее время упал, как к отрасли.
И спустя пять лет должны были бы решать хоть какие-то вопросы, хотя бы минимальные, в отрасли в свою пользу, но ничего не произошло.
Из ОПР меня, по сути, и выгнали за то, что я говорил, что не политикой заниматься надо, а в первую очередь транспортными вопросами.
Как изменилась жизнь
Юрий Бубнов
Участвуя в протестах, я потерял работу. Чтобы вернуть работу, мне потребовалось три года. Мы же работаем с диспетчерами. Диспетчер звонит, говорит – тебе заказ, ты ему один день отвечаешь: «Не могу – протестую». Второй день звонит, я снова протестую, а на третий день не звонит, заказа нет.
Потом еще все думали, что я в политику пойду…
А я потом нашел своего диспетчера, он удивился, думал я грузы не вожу, а депутат где-то. Но я все также вожу каждый день. И еще в такси подрабатываю.
Сергей Владимиров
Я живу шабашками (сезонный, временный промысел. – Примеч. ред.) и за счет своей жены. Грузы я не вожу. Машина моя стоит, поскольку за то время, что я протестовал, потрачены были все деньги. Для того чтобы мне сейчас поднять машину и поставить ее в рейс, мне нужна немалая сумма, которую шабашками не поднять. И после одной из акций мою машину ночью раздолбали полицейские. Почему полицейские? Поскольку только их коронная фишка: они воруют номера. С моей машины украдены номера и машина раздолбана.
Андрей Бажутин
Я сейчас работаю наемным водителем временно на подмене, потому что свой бизнес начать заново, во-первых, не хочу категорически и уже не могу. Заниматься вообще бизнесом в России категорически не хочу, выживать в России наемным работником в любой сфере, тем более с моей большой семьей, практически невозможно. Поэтому у меня есть планы на будущее, но я бы не хотел их озвучивать широко.
С участниками протестов беседовал Арсений Веснин / “Вот Так”
