Свободы все меньше, а горя все больше. О чем говорят жители Москвы. Часть 3

Иллюстрация: «Вот Так»

На одиннадцатый месяц войны в Москве все громче звучат разговоры о гибели близких и ценности человеческой жизни. Это — третья часть случайных диалогов со случайными собеседниками. Они обычные люди, и все чаще в их словах слышатся растерянность и убежденность, что война должна прекратиться.

Следы вторжения в Украину ощутимы для россиян уже во всех сферах жизни. Чтобы блокировать малейшее общественное недовольство, власти один за другим принимают чудовищные «законы», ограничивающие в правах все больше совершенно разных людей.

Любые движения самых невинных активистов рискуют быть остановлены, если не имеют «сертификата» лояльности и патриотичности. Положение ЛГБТК-людей ухудшалось с каждым годом, но теперь гомофобия стала ключевым средством пропаганды и одним из методов борьбы с антивоенным движением.

Каждый день я говорю с людьми и слышу это в их голосах.

Татьяна работает кассиром в московской «Пятёрочке». Это магазин недорогих продуктов, должность без особых перспектив. Но в родном Нижнем Новгороде родственники считают, что она достигла социальных высот. Ведь она не только работает, но и увезла в столицу младшего сына.

Я не знаю, как говорить об этом. Старшего моего больше нет. Только благодаря тому, что его убило, он формально ещё живой (сын Татьяны числится пропавшим без вести. — Ред.). Но я-то знаю уже. Надеюсь, но знаю…

Это большая беда регионов, что вырваться оттуда с нашими зарплатами просто нереально. Если хватает на еду и коммуналку, то считай, повезло. А в Нижнем у нас еще и такая наркота, и закладчики на каждом шагу, что я понимала, как мальчиками моими рискую. За старшим и недоглядела тогда. Он мне все: «Мама, не волнуйся, у нас с пацанами бизнес, все будет хорошо». А хорошо и не было. Оказалось, он связался с наркотиками. Согласился провести какой-то груз тайно, кто-то его сдал.

10 лет получил мой мальчик. Я поседела в тот год. А ведь был раньше — возьмешь в детстве на руки, он обнимет так за шейку, прижмется. И слушает, как у меня сердце бьется.

Иллюстрация: «Вот Так»

Писал из колонии редко, но звонил при возможности. Я поддерживала, как могла: то продукты пошлешь, консервы какие, то чуть денег соберу, белья всякого. А тут позвонил мне как-то в сентябре, больше молчал. Я прямо почувствовала, что беда какая-то впереди.

Месяц вестей от него не было. Я волновалась, написала начальнику колонии. Он и сообщил, что приезжали какие-то люди, вербовщики. И мальчик мой записался воевать. Как я плакала тогда — передать не могу. Просто подумать не могу, что он может убить другого человека. Что ему там наобещали, какую свободу потом, если он будет убийцей?

Я думала, никогда никому смерти не пожелаю, а сама думаю теперь только об одном. И ненавижу всего одного человека.

Мальчики мои знают, у них разные отцы. Фамилию я им свою дала и отчество, так можно было. Но ведь мой старший-то знал, знал, что отец его — украинец, киевский был парень. Знал, что родила я его от большой любви.

Так как же ты можешь подумать только, как ты можешь руку на кого-то там поднять?.. Там ведь каждый может быть тебе брат?.. Если не по крови, то ведь перед Богом-то точно?..

Что они с мальчиком моим сотворили… Что ж он сам натворил…

Хоть бы эта война поскорей остановилась, чтоб люди живы остались. Чтобы мы пришли в себя от этого зла и наваждения.

Делгер — эко-активист из Бурятии. Недавно сотня знакомых и незнакомых людей собрала ему деньги на оплату штрафа за участие в антивоенном митинге.

После третьего избиения я теперь нигде не чувствую себя в безопасности.

Иллюстрация: «Вот Так»

С начала нападения на Украину начали призывать наших ребят из Бурятии, и все мои дядья из деревень в одну ночь уехали в Монголию. Только бы никого не убивать. Мы их очень понимаем, украинцев. Они за себя, за свою свободу дерутся. Правда уже на их стороне. Дальше только вопрос времени. Всем теперь сто раз известны «боевые буряты». Но это такое зло, что без мата не могу.

Большинство из нас не такие. Понимаешь, у нас, бурят, совершенно особая культура внутри. Как ее ни вытравливали за эти годы! Буддизм и почитание духов — это во-первых. А второе — свобода. Независимость наша в мучительных условиях. Знаешь цифры, сколько леса коммерческие компании выпиливали у нас годами, чтобы продать в Китай? Сколько поджигали, только чтобы потом эту территорию списать и уничтожить? Сколько экологов просто избивали, машины, дома жгли, только бы нас запугать и заткнуть?

Это наша древняя земля, но мой коренной народ лишен, по сути, права голоса. Бедность, пьянство, ноль перспектив. И нет больше никаких правовых инструментов как-то остановить это уничтожение.

После того как мы, буряты, смогли пару лет назад отбить у столичных чиновников Байкал и прибрежную зону от вырубки и застройки, я понимал, что нам будут мстить. Целому народу. И мстить жестко. Поэтому, когда стали просто всех подряд молодых парней моего возраста забирать под мобилизацию, я первый в Иркутске вышел против. И люди за мной пошли. Страшно было, да. Но страшно даже не в том, что меня задержали тогда на 20 суток и давили морально, обыски устроили, квартиру разнесли. А что после всего, когда я вышел, когда заплатил все штрафы, среди дня какие-то два чувака без лица молча избили меня у дома. Сфоткали, как я лежу в крови, и ушли.

Болело тогда все. И тут еще повестка. Только два перелома спасли меня тогда. Я выл просто от боли и отчаяния. Что творит одно безумие, сколько смертей он множит вокруг.

Я буддист и молюсь каждый день о мире. Нам ведь все это горе войны не простится теперь и в следующей жизни, не простится.

У Николая семеро детей и профессиональная приемная семья. Вместе с женой они приняли летом ребенка из Луганска. Мальчик в 14 лет на сильных транквилизаторах. Он сидит рядом с Николаем в кафе в центре Москвы, смотрит в одну точку, отвечает ему односложно.

Нам с женой позвонили из опеки и сказали, что надо помочь. Сейчас будет много детей, психологически травмированные все. Посмотрите анкеты?

И мы сказали, что готовы самого трудного взять. Чтобы помогать. Учить его, в семье нашей дело найдем. Москву ему покажем. Так появился наш Пашка, да, Паш? Когда к нам приходили журналисты домой, Пашка им рассказал, что выбрал нас потому, что у нас что?.. Собака была в видеоанкете.

Иллюстрация: «Вот Так»

Сейчас будет много насилия между людьми, я так понимаю. И если мы чем-то можем помогать детям, значит, мы помогаем. Правильно себя вести, в школу ходить. Книги, спорт, опять же. Правда, Пашка пока тяжело адаптируется там. Но мы с ним договорились, да, Паш? Будешь нормально себя вести — получишь телефон. Будешь принимать лекарства, как психиатр сказал, дадим тебе позвонить домой, поговоришь. Даже, может, камеру включим.

Вообще, я вам так скажу, я состою в сообществе таких же приемных семей, где есть отцы, где они показывают хороший пример детям. У нас там тоже не все однозначно. Кто-то говорит, отстать надо от детей. Их только-только от войны увезли. Кто-то, наоборот, упирает сейчас на традиции.

Дескать, заняться надо делом и все депрессии пройдут. Вся эта тоска по Западу и прочим радужным ценностям, которые нам Америка навязывала годами.

Вы не подумайте, мы не звери какие. Мы с женой решили постепенно пока действовать. Пока у парня нашего потрясение не пройдет. А то он от всего плачет. Увидел вчера Хаги Ваги в переходе — плачет, услышал песню Цоя — плачет. Елку достали со шкафа, попросил детей нарядить, так Пашка над каждой игрушкой стеклянной сидит. А слезы сами из глаз капают.

Светлана — учитель географии в обычной районной школе Санкт-Петербурга. Говорим с ней в автобусе, идущем к метро.

Она у меня в классе училась. Хорошая девушка, умница. Со всеми ладила, среди мальчишек популярной была, но как-то деликатно, что ли… Все знали, что отец у нее с Кавказа, вспыльчивый характер, может сам и на кулаках разобраться, если что не так. На собрания мать приходила, но потом они разошлись. Говорили, мать он выгнал, а Маша у него осталась. В целом ничего, только стала мрачная ходить, одежда строгая, вся укутана, в черном. Там отец не столько сам следил, сколько всех своих знакомых в районе поставил в известность: если кто увидит его дочь с парнем, что ему сразу говорить.

Она начала ходить с одним, Сашка, в ее классе, отличник. Но не той нации для отца, видимо, и в какой-то момент его старшие парни жестко припугнули. Маша плакала, подружки ее утешали. С психологом школьным даже работала. Но что делать? Молодая девушка, бесправная абсолютно. Школьница, куда она, в детдом пойдет?.. Я ей говорила, доучись, поступишь в институт и будешь жить свою жизнь. А она так на меня смотрела, не знаю, как объяснить…

И тут приходит она среди года с новым паспортом, имя изменено с Марии на Марьям. В журналах все мы поправили, но хочется каких-то объяснений. Я раз спросила, два. Она попросила встретиться, но не в школе, у всех на виду, а в автобусе. И чтобы мы сели на разных остановках. Так я поняла, что у нее беда.

Иллюстрация: «Вот Так»

Когда у тебя в классе дети из разных культур собрались, это приемлемо, но нужна очень большая работа всех взрослых и специалистов, чтобы они ассимилировались, понимали друг друга, не бились на кланы. У нас же это держится на нескольких педагогах, кому не все равно. Глобальной программы, можно сказать, до сих пор нет.

Помню, я подсела к Маше в автобусе тогда в мае, а она как заплачет! Говорит, полюбила девушку, подругу. Все было тайно у них и пока невинно, но кто-то отцу донес. Отец был в бешенстве, ее побил, считает выродком и отдает теперь замуж за своего знакомого. Я чуть не упала. Женой?! Второй молодой женой. И никаких теперь институтов. Она едва уговорила его дать школу закончить.

Кому это рассказать — все это происходит сейчас, XXI век, есть законы, права человека. И вот параллельная реальность. Я поверить не могла, честно скажу. Экзамены она сдавала под отцовским присмотром, родственники дежурили у школы, а аттестат он сам по доверенности за нее получил.

Я почему вспомнила. Встретила Машу недели две назад вечером в «Магните». Она в хиджабе, в черном вся, глаза несчастные. Мальчик у нее, младенчик в коляске. Поговорили с минуту. Я вижу — на запястье у нее синяк самый настоящий.

Говорит мне, в глаза не смотрит: «Не надо за мной ходить. Вы мне уже больше ничем не поможете». А глаза у самой как мертвые.

У Александры тонкие изящные руки с обгрызенными до крови ногтями. Ей 35 лет, она из Казахстана. По материнской линии она русская, а по отцу унаследовала внешность восточной принцессы. Замученной теперь, с темными кругами под глазами.

Наш младшенький родился с буллезным эпидермолизом. Это когда к коже не прикоснуться, сразу раны. И все соседи в деревне стали смотреть на нас с мужем как на уродов. Я три года плакала каждый день, выходила-то я замуж в 17 лет по любви. А тут все тыкали пальцем и говорили нам, что это наказание за грехи.

Когда кто-то бросил свиную голову к нам во двор и все окна побили камнями, муж нас повез в Россию.

Иллюстрация: «Вот Так»

Лет восемь назад нам начали рекламировать российскую программу «возвращения соотечественников» для тех, кто имеет русское родство. Писали про это много, реклама по телевизору была. Рассказывали будто настоящие люди, как у них все хорошо после переезда в Россию стало. Получалось, родители с детьми могли выбрать регион в России, получить гражданство, деньги подъемные, работу, социальные всякие гарантии. Мы думали долго, а после рождения сына поняли, что нужно спасать и его, и себя. Думали, раз в России столько возможностей и нас ждут, надо ехать.

Паспорта нам оформили быстро, а вот дальше все пошло не так. Два года в Калуге я добивалась для своего малыша лечения, документов по инвалидности, возможности учиться заботиться о нем правильно. Таких деток нужно лечить и развивать, чем раньше, тем лучше. Без правильной заботы им не выжить. В Казахстане у нас в деревне даже аптеки не было.

Но что-то было в этом странное: нам обещали поддержку, простую процедуру, а получается, что за каждой справкой мы ходили по 10 раз, и когда получали нужную, какая-то бумага устаревала и нужно было начинать всё сначала.

От врачей и персонала на комиссии я несколько раз слышала две жуткие вещи: что мы, «черные мамочки», понаехали сюда, только чтобы сдать детей в детдома, повесить на шею государству, жить самим на его пенсию и не работать. А второе — что он будет овощем, надо отказаться, сдать его в интернат. И лучше сейчас это делать, пока мы к маленькому не привязались.

Каждый раз я после этих разговоров плачу. Не понимаю, откуда столько жестокости у людей. У них же сердце есть. Свои дети есть.

Сколько при этом мы с мужем сами делаем для сына, все отдаем, операцию на глазки вот недавно делали. И он все понимает, отстает немного, но растет как обычный ребенок. А это будто не замечают. Видят в нас с мужем людей низкого сорта. Хорошо, один фонд благотворительный, святые люди, взяли нас в программу. Помогают мне не сойти с ума от горя.

Мы наивно думали, что Россия, едем в райское место, а оказались никому не нужны. Получили статус государственных рабов — и все.

У мужа документы в метро весь этот адский военный год буквально через день проверяют. И все так свысока, брезгливо. И я для русских и не казашка, и не русская, получается. Как с другой планеты.

Столько мальчишек сейчас спасает Казахстан от греха убийства. А мы тут к «не своим» видим очень мало сочувствия, даже не причиняя никому вреда.

Голоса россиян в Москве записала Ульяна Никитина