Нас спасет Уильям Блейк. Михаил Эдельштейн о слабом месте «людей из-за стены»

Старшеклассники идут на фоне портретов Владимира Путина и Сергея Шойгу во время дня открытых дверей на военной базе в Ставрополе. Фото: Эдуард Корниенко / Reuters / Forum

Начало учебного года совпало с 80-летием со дня рождения Сергея Довлатова. За случайной параллелью, как это часто бывает, прочитывается неочевидная, но отчетливая рифма.

“Главное – прочь, а там уже все равно”

Довлатов ведь не только замечательный писатель, но и прекрасный летописец. Мифологизируя питерский андеграунд 60–70-х, он намеренно искажает детали, но безошибочно фиксирует те нормы и правила, по которым этот круг жил.

Вот, скажем, знаменитая байка о Бродском:

“Его неосведомленность в области советской жизни казалась притворной. Например, он был уверен, что Дзержинский — жив. И что “Коминтерн” — название музыкального ансамбля. Он не узнавал членов Политбюро ЦК. Когда на фасаде его дома укрепили шестиметровый портрет Мжаванадзе, Бродский сказал:

— Кто это? Похож на Уильяма Блейка…”

Скорее всего, этот фрагмент, как и многие другие довлатовские анекдоты, придуман или додуман. По всему, что мы знаем о Бродском, он вовсе не был таким уж эскапистом. Но тем очевиднее притчевость этого эпизода. Для Довлатова Бродский – идеальный контркультурный герой, а следовательно, он должен жить исключительно Блейком и путать Дзержинского с Коминтерном.

Собственно, Довлатов весь об этом: об уходе от фальшивого социума, о жизни на обочине, о том, что место интеллектуала и специалиста по политональным наложениям у Бриттена – в котельной. О том, что Мжаванадзе – морок, а Блейк – реальность.

Сергей Довлатов. Фото: wikimedia commons

То есть это история о том, как на смену шумным центростремительным шестидесятникам, верившим, что они могут изменить мир и строй, пришли тихие центробежные семидесятники. Они не верили ни в «социализм с человеческим лицом», ни в «возвращение к ленинским нормам». Большинство из них не диссидентствовали открыто, а просто с самого начала все знали про советскую власть и старались выстроить жизнь так, чтобы как можно меньше с ней соприкасаться. Их символом веры было «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря».

Это настроение возникло в 60-е, в 70-е стало определяющим и продолжило распространяться в следующем десятилетии. Так возникло воспетое Гребенщиковым поколение дворников и сторожей.

Мы уходили в подвалы, мы играли глубоко под землей.

Нам снилась траверза, мы пили электрический чай.

Мы посылали наверх парламентера за вином, за хлебом и за травой,

Он возвращался назад, он говорил: «У них опять Первомай».

Первый Ленинградский рок-фестиваль. Выступает «Зоопарк». 14 мая 1983 года. Фото: Дмитрий Конрадт / группа «Ценители группы Зоопарк» «ВКонтакте»

Это уже не БГ, а Чиж, и это, наверное, лучший автопортрет поколения. Это опыт абсолютной отъединенности от внешнего мира, самоизоляции в питерском подвале, кочегарке, будке сторожа. Или в НИИ, академическом издательстве, спецшколе. Опыт параллельного существования. У них Первомай, у нас рок-н-ролл. Или статья Сергея Аверинцева «К уяснению надписи над конхой центральной апсиды Софии Киевской». Или лютневая музыка итальянского Ренессанса. Конкретное направление не важно. «Ты говоришь: “Ну куда же ты отсюда?” Ты знаешь, главное – прочь, а там уже все равно», – как пел тот же БГ.

Постепенно это кружковое настроение стало массовым. Понятно, что по дороге Бердяев и Бахтин заменились хоккеем и Высоцким – не суть. Важно другое: когда убежденность, что Брежнев – это мелкий политический деятель эпохи Валерия Харламова, стала всеобщей, все рухнуло. То есть вот эта смесь идеализма и цинизма – она-то и снесла к чертям КПСС, а за ней и Советский Союз. Окуджава, еще в конце 60-х сказавший, что государства гибнут, когда «люди царства своего не уважают больше», оказался совершенно прав.

Покусанные игуаной

При чем тут начало учебного года? Да при том, что нынешние старшеклассники и студенты кажутся мне реинкарнацией тех семидесятников. У них нет иллюзий насчет того, в какой стране они живут и кто ими правит, они с детства перекормлены патриотической туфтой так, что любая пропаганда отлетает от них, не задевая жизненно важных органов. Их основное чувство по отношению к власти – не страх, не ненависть, даже не презрение. Они просто не видят тут повода для серьезного обсуждения. Допустим, Блейк кому-то из них важен, кому-то нет, но товарищ Мжаванадзе не интересует практически никого.

Ученик идет в сельскую школу 1 сентября. 2019 год. Фото: Алексей Маглавко / Reuters / Forum

Я редко говорю со студентами о политике, но иногда случается. Несколько лет назад речь зашла о Медведеве, который, признаться, представлял и представляет для меня полнейшую загадку: как может мужчина, которого на глазах у всей страны поимели в прямом эфире, продолжать в этом самом эфире ежедневно мелькать? Ну казалось бы, уйди послом в Ватикан или хоть ректором в СПбГУ свой – да мало ли существует теплых мест для использованного местоблюстителя. Ан нет, отряхнулся и дальше пошел… Ну и вот, излагаю я все это студентам, они слушают, вставляют реплики, а потом одна девочка замечает: «Все вы правильно говорите, М.Ю., но есть в ваших рассуждениях одна ошибка». – «Какая?» – спрашиваю.

«Вы их слишком антропоморфизируете».

Я тогда же пересказал этот диалог писателю Саше Иличевскому, а он в ответ рассказал историю про игуану, которая тяпнула хозяина за палец и потом три дня ходила за ним по пятам, заглядывая в глаза. Хозяин растрогался, передумал ее отдавать в юннатский уголок и вообще решил, что скотина испрашивает прощения и кается и чуть не женился на ней от умиления. Но перед свадьбой все же решил почитать у Брема о суженой подробней и обнаружил, что эта ящерица известна как застенчивый хищник. Она обладает слабым, медленно действующим ядом, и ей приходится сутками ходить за укушенной жертвой, поджидая, когда та ослабнет достаточно, чтобы стать обедом или ужином.

Когда ощущение, что люди из-за стены – это марсиане, чужие, игуаны, что эти мелкие политические деятели эпохи Оксимирона и Дудя – кто угодно, но не антропоморфные сущности, окажется мейнстримом, все станет хорошо. Ну или, по крайней мере, по-другому. За дворников и сторожей, за успех их безнадежного дела!

Михаил Эдельштейн для “Вот Так”