«Многие зеки говорили, что поддерживают меня». Фигурант дела «Артподготовки» Сергей Рыжов вышел из колонии и дал первое интервью «Вот Так»

Сергей Рыжов. Фото: Лариса Рыжова / Facebook

После шести лет заключения 31 октября 2023 года сторонник «Артподготовки», саратовский активист Сергей Рыжов освободился из колонии строгого режима в Салавате. Силовики задержали его в 2017 году — за пару дней до обещанной мальцевской «революции» — и обвинили в подготовке теракта и хранении взрывчатки. По версии следствия, с помощью «коктейлей Молотова» и тротиловой шашки он планировал захватить центральную площадь и несколько административных зданий в Саратове. Активист это отрицал и настаивал, что шашку ему подбросили при задержании.

Полтора года Рыжов провел в СИЗО с переломом шейки бедра, поскольку все это время ФСИН отказывала ему в надлежащем лечении. Приговор на суде он слушал, сидя в инвалидном кресле. Сразу после долгожданной операции в тюремной больнице у политзаключенного умерла мать.

Мы поговорили с Сергеем о его жизни в заключении, десятилетнем надзоре, калечащей тюремной медицине и отношении заключенных к российской власти.

— Как сейчас проходит ваша адаптация? Может быть, какие-то вещи кажутся сложными и непривычными? Все-таки много времени прошло с момента лишения свободы.

— Какая-то самая первичная адаптация уже прошла — сегодня ровно неделя, как я покинул это заведение. В целом, все сейчас хорошо хотя бы потому, что я уже нахожусь на свободе. Пока просто отдыхаю, прихожу в себя, стараюсь гулять побольше, с друзьями общаться.

Даже находясь в заключении, я понимал и от многих слышал, что жизнь здесь стала гораздо тяжелее — финансово и не только, но на себе я это пока в полной мере не ощутил, поскольку не очень много времени прошло.

— Многие, будучи в заключении, представляют, каким будет их первый день на свободе. Было ли у вас то, что хотелось сделать в первую очередь, и как в итоге прошел этот день?

— В день выхода мне, к сожалению, пришлось достаточно много общаться с сотрудниками различных ведомств. Дело в том, что в связи с моей статьей мне назначен достаточно долгий (десятилетний. — Ред.) административный надзор с запретом определенных действий.

К тому же, поскольку я отбывал срок не в своем регионе, меня на выходе из колонии ждали сотрудники различных ведомств. Напомнили, что я должен покинуть их регион (Салават находится в Башкирии. — Ред.) и незамедлительно следовать по месту своей прописки. Им нужно отчитаться, что я это сделал, поэтому было много вопросов о том, как я буду добираться до дома, кто меня встретит, где я буду находиться до посадки на поезд и так далее.

Такого общения было много, достаточно сумбурно прошел этот день, потому что я не мог сразу пойти куда хочу, и делать что хочу. Почувствовал, что я свободен, уже когда я прибыл в Саратов — это произошло через два дня после выхода из колонии. Но в тот день была какая-то усталость, а не радость от произошедшего. Уже потом, день за днем я начал делать какие-то вещи, о которых мечтал за решеткой: например, встретился с теми, кого я не видел эти шесть лет, и кто меня все это время поддерживал.

— Как на протяжении заключения удавалось поддерживать связь с внешним миром, оставаться в курсе новостей? Насколько строгой была тюремная цензура?

— Здесь сразу нужно сказать, что у меня было не так, как происходит в большинстве случаев: обычно это сравнительно недолгое нахождение в СИЗО, а затем — в колонии до освобождения. У меня все было немного интереснее.

С момента задержания в 2017 году я находился в московском СИЗО Лефортово. Сидел там до 2019 года, пока шло следствие. Я уже знал, что не останусь в Москве на время судебных разбирательств, потому что по моей статье (подготовка теракта. — Ред.) судят в военном окружном суде в Самаре. Соответственно, я переехал туда.

Сергей Рыжов. Фото из личного архива

По идее, разбирательство длится несколько месяцев, но в связи с тем, что в самарском СИЗО я получил серьезную травму, много раз ездил в тюремную больницу. Так прошло два с половиной года. Когда меня все-таки осудили — и заодно удалось добиться операции, — я поехал отбывать оставшуюся часть наказания в колонию в Башкортостане.

Во всех этих местах в плане строгости цензуры было немного по-разному. В Лефортово было очень строго: это действительно закрытое СИЗО, там все сделано для того, чтобы был минимум связи, как с внешним миром, так и между теми, кто там находится. Однозначно все бумажные письма, которые мне приходили по почте, досконально изучались. На каждой открыточке стояла печать «проверено цензором».

На тот момент у меня общение происходило через бумажные письма, и когда приходил адвокат, можно было на словах передать какие-то короткие весточки.

Когда находился в Самаре, все было немного проще: это достаточно крупное СИЗО, там много, скажем так, раздолбайства со стороны сотрудников — и в данном случае это был скорее плюс для тех, кто там находится. К тому же там мне разрешили краткосрочные свидания, я смог увидеть близких людей хотя бы через стекло. В колонии были длительные свидания, краткосрочные, звонки. Стало попроще.

На протяжении всего периода моего нахождения [в заключении] соратники присылали мне книги, периодику, газеты различные. Когда еще в России выходила «Новая газета», присылали ее, затем — газету «Собеседник». То есть издания, которые освещают события не как официальные СМИ.

В каждом учреждении есть своя библиотека — конечно, они разные по наполненности, но я старался находить какие-то интересные для себя издания. Первые год-полтора, еще в Москве, больше фантастику читал, потом перешел к литературе, связанной с саморазвитием, психологией, иногда с историей.

— А такие книги были в тюремных библиотеках, или их вам присылали?

— Иногда присылали со свободы. Книги тоже сразу проходили цензуру, потом попадали в тюремную библиотеку и уже после этого мне их выдавали на руки, чтобы я смог первым прочитать. Затем я отправлял их обратно в библиотеку, чтобы эти книги пополняли фонд. Многие, у кого есть возможность, так делают — иначе в библиотеках были бы только издания советских времен 60-70-х годов.

— Было ли что-то, что вам больше всего запомнилось и удивило из новостей? О чем, происходящем в России было неожиданно узнать?

— Больше всего эмоций — не лучших, к сожалению — вызывали, безусловно, арест политика Алексея Навального, когда он вернулся в начале 2021 года в Россию вскоре после попытки его отравить. По возможности следил за протестными акциями, которые проходили и в России за рубежом в его поддержку, и сопереживал этим событиям.

Сергей Рыжов во время одной из акций. Фото группы «Свободу Сергею Рыжову» / Facebook

Чуть пораньше, в 20-м году, конечно, события в Беларуси, практически одновременное с ними так называемое обнуление сроков президента, и протестные акции. И, безусловно, самые важные и самые трагичные события, которые стали происходить с февраля 2022 года, новые репрессивные законы и аресты оппозиционно мыслящих людей.

— А насколько люди, с которыми вы сидели, и сотрудники колонии интересовались политикой? Были в курсе происходящего, обсуждали ли войну и события, о которых вы сейчас говорили?

— Здесь всё, как на свободе: заключенные — это же своего рода срез нашего общества, поэтому там люди встречались совершенно разных политических взглядов. Было немало людей, никакого отношения не имевших к общественно-политической деятельности, при этом очень негативно воспринимавших происходящее в России даже до 2022 года.

Когда я находился [в СИЗО] в Самаре, встречал много людей, которые резко негативно относились к действующей власти.

Многие зеки, когда узнавали, чем я занимался и из-за чего здесь оказался, говорили, что поддерживают меня. Говорили, что если бы было побольше таких людей, как я, возможно, в стране все было бы по-другому.

Встречались и люди совершенно противоположных взглядов. Не могу сказать, что я сталкивался с откровенным негативом из-за моей прошлой политической деятельности. Худшее, что я встречал — снисходительное отношение, вроде «зачем заниматься этой ерундой, она приводит только к тому, что сюда попадают».

Сотрудники тоже относились к происходящему по-разному. Понятно, что из-за своей работы они не станут высказывать радикальных мнений, тем более со мной или с другими заключенными, но я встречал такое… сдержанно негативное отношение [к войне]. В том числе оно было связано с тем, что у них появились опасения независимо от должности или погон быть отправленными на фронт, рисковать своей жизнью и здоровьем.

А что касается периода до 2022 года, наверное, можно сказать, что здесь действовал достаточно логичный для этих структур принцип: чем выше должность занимать человек, чем крупнее были у него погоны, тем позитивнее он относился к действующей власти. Я замечал, что рядовые сотрудники менее встроены в эту систему и не склонны относиться [к власти] с обожанием.

— Как сотрудники СИЗО и колонии к вам относились? Сталкивались ли с насильственным или просто плохим отношением к себе из-за вашего прошлого?

— Думаю, мое уголовное дело вряд ли в какой-либо период этого времени повлияло на отношение сотрудников ко мне. Не было такого, чтобы ко мне относились хуже или лучше из-за моей статьи или обстоятельств, из-за которых я собственно попал туда.

— Расскажите, как проходила ваша жизнь в местах заключения. В частности, как обстояли дела с медициной там?

— Медицинская помощь, конечно, для меня была больным вопросом на протяжении достаточно длительного периода, потому что когда я находился в самарском СИЗО, получил перелом шейки бедра. Без проведения сложной операции в ближайшее время у меня не было шансов нормально передвигаться — тогда я мог ходить только на костылях.

Сергей Рыжов на коляске во время судебного заседания. Фото группы «Свободу Сергею Рыжову» / Facebook

О медицинской помощи в местах, где я находился, хорошего сказать мало что можно. Сотрудники пишут отписки, что все и так хорошо, больной ни в чем не нуждается, а если нуждается, то ему оказывают помощь на уровне санатория.

Квалификация большей части врачей, их желание помогать заключенным и в целом система тюремной медицины направлены на то, чтобы минимизировать какую-либо помощь.

У меня с момента получения травмы до операции прошло примерно полтора года, даже побольше. Мне было известно, что здесь, на свободе, очень много людей за меня борятся, оказывают помощь — информационную, политическую, финансовую. Только это систематическое давление на всевозможные инстанции позволило мне, можно сказать, выйти победителем из этой истории.

Если бы не было такого сильного и планомерного давления со стороны друзей, соратников и просто многих неравнодушных людей, со стопроцентной вероятностью дальнейшие события развивались бы не так.

Пикет в поддержку Сергея Рыжова, 2019 год. Фото: Наталья Ильчишина / Facebook

После выписки из тюремной больницы меня бы просто осудили, увезли в колонию, а там в лучшем случае поместили бы в инвалидный барак. Как правило, он есть в каждой колонии — у заключенных там нет необходимости работать и сделаны какие-то минимальные послабления режима.

В плане питания везде было по-разному — чем более строгий режим, тем, как правило, чуть получше обстоят дела с едой. Небольшая компенсация того, что происходит в остальном. Поэтому про питание в Лефортово могу сказать только хорошее. В остальных местах, если у человека нет поддержки со «свободы» — передач, денег, — то питаться годами тем, что дают в столовой, не очень весело в плане разнообразия и качества. Хотя голодным человек, скорее всего, не останется — по калориям меню более-менее сбалансированное.

— А как обстояли дела с работой в колонии: чем занимались, сколько платили?

— Поскольку в колонии я провел только полтора года до конца срока, опыт работы на промзоне у меня небольшой. В целом, как и в других колониях, большую часть промзоны занимали швейные цеха — наверное, потому что там наименее требовательны к квалификации и там можно быстро обучиться ремеслу.

По идее, на нас распространяется трудовой кодекс, и мы должны были получать зарплаты не ниже прожиточного минимума, но понятно, что официально существуют вычеты из нее на содержание самого заключенного. Мы получали копейки, о которых даже говорить стыдно — несколько сотен рублей в месяц.

— Какие моменты или периоды были наиболее тяжелыми, и что помогало справляться?

— В большинстве своем такие состояния приходили достаточно спонтанно — может быть, просто накапливалась психологическая усталость, когда без видимых причин, без ухудшения внешних условий становилось тяжелее, чем буквально месяц назад.

Я мог бы сказать сейчас красивые слова о том, как мне помогала поддержка [извне], осознание того, что меня поддерживают много людей и так далее. Безусловно, в целом это помогало, но в тяжелые периоды, честно сказать, такие внешние положительные факторы не слишком поддерживали. Просто продолжал жить, постепенно это проходило.

— Расскажите, какие вас теперь дальнейшие планы? Не собираетесь ли уезжать из России?

— У меня на данный момент вряд ли есть такая возможность из-за административного надзора. Поскольку в ночное время я должен находиться по месту прописки, куда-то далеко уехать не могу. Конечно, буду стараться снять этот надзор досрочно, подавать [жалобы] в соответствующие инстанции.

Пока живу в Саратове, буду как-то стараться адаптироваться, и уже чуть позже думать о дальнейшей деятельности, о работе и так далее. Многое все-таки изменилось за это время, немалый период прошел, но буду стараться все равно как-то возвращаться к жизни.

Беседовала Алёна Лобанкова