Трагика съели, доедают лирика: что не так со сборником «После России»
13 января 2023 года вышел музыкальный сборник «После России», записанный на стихи поэтов первой русской эмиграции популярными российскими исполнителями, часть которых также была вынуждена покинуть страну. Но, несмотря на злободневную тему и моментами удачное ее воплощение, концепция релиза вызывает очень много вопросов. Подробнее — в материале Артёма Абрамова.
«Незамеченное поколение»
«Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда…» — так писала в 1931 году Марина Цветаева. С новым массовым исходом граждан из Российской Федерации под старым парижским письмом русской поэтессы подписываются и сегодня. Музыкальный альбом «После России», составленный режиссером, куратором и филологом Ромой Либеровым, назван как раз в честь ее последнего прижизненного сборника (1928).
Сама «чистый лирик», как величала себя крестная отечественной поэзии, не фигурирует в сборнике дальше его названия. Но материал альбома не менее горький, чем судьба Цветаевой, покончившей с собой спустя три года после возвращения в СССР. Текстами большей части «После России» служат работы авторов первой эмиграции — тоже познавших неприкаянность на чужбине, невозможность вернуться на родину, случайный заработок или длившееся годами отсутствие такового, долгую безвестность, раннюю и одинокую смерть.
«После России» приурочен к столетней годовщине «философских пароходов» — депортации инакомыслящей «старой» интеллигенции из молодой Советской России, которая прошла осенью-зимой 1922 года. Тем не менее релиз выпущен отнюдь не поспешно — Либеров утверждает, что работа над ним велась «в ежедневном и, в сущности, круглосуточном режиме полгода».
Кроме того, тематически «После России» растет из другого, еще довоенного проекта — «Незамеченного поколения»: его авторка, филолог Полина Проскурина-Янович, с 2019 по 2021 год популяризировала модернистскую литературу всего русского зарубежья с центрами в Париже, Берлине, Стамбуле и Харбине. В июне же прошлого года Либеров и Проскурина-Янович вместе читали лекцию о литературе эмиграции первой волны в тель-авивском книжном магазине «Бабель».
Впрочем, несмотря на практически идентичную тематику, маркетинг «После России» куда мощнее «Потерянного поколения»: тут и анонс на «Медузе», и спецсюжет Варламова. И конечно, целая россыпь звезд экс-отечественного звука: от Noize MC, Монеточки и «АлоэВера» до «Ногу Свело!», «НАИВ» и Шыма из «Касты». Сочетание, в общем, беспроигрышное — неудивительно, что к «После России» проявили недюжинный интерес как оппозиционные медиа, так и прокремлевские деятели в диапазоне от холдинга Владимира Киселева до ноунеймовых ютуб- и твиттер-подпевал — временами доходящие в неприятии альбома до натурального слога советских газет. Одно только но: просветительский по своей сути проект на поверку вовсе таковым не выходит.
Рома Либеров. Фото: Facebook
Две волны
«Мы не работаем с сегодняшней актуальностью», — говорит в интервью Либеров, но верится в это с трудом. Послушавшие релиз музыкальные журналисты увидели в нем скорее созвучие нынешнему времени, а не запоздалый памятник сгинувшим непризнанным гениям. «Собрание хороших и умелых исполнителей, которые искали и пока не нашли собственных слов для описания своего состояния. Музыканты-эмигранты почти не поют о том, как они теперь живут <…> и как живет без них страна, которая их отвергла. Оказалось, что все слова уже были сказаны 100 лет назад», — пишет впечатленная альбомом «Новая газета.Европа».
Легкость, с которой «После России» отдает строки столетней давности новой волне эмиграции — и конкретным ее представителям в виде уехавших артистов, — действительно поражает. Вот только адекватно ли это присваивание в свете настоящих событий?
Такая «попытка приблизить их судьбы к нашим» кажется странной минимум в выборе памятной даты. В аннотации «После России» прямо говорится, что «философский пароход» был символическим финалом первой волны русской эмиграции. Уже это плохо рифмуется с эмиграцией 2022 года. Спустя почти год после начала войны в Украине люди все еще продолжают уезжать из РФ, несмотря на усложнение иностранных въездных законодательств. И конца этой эмиграции пока не видно — возможно, это вообще только начало, — особенно учитывая продолжающееся ужесточение ситуации внутри РФ.
Да, названная годовщина «парохода» удобно, всего лишь с разницей в пару месяцев, совпала со вторым массовым исходом из РФ после объявления мобилизации. Но сравнивать бегство тысяч россиян под давлением обстоятельств и проходившее за казенный счет выдворение горстки интеллигентов тем более неуместно. Последним разрешалось взять «одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм и по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок <…> небольшое количество валюты, по 20 долларов на человека; но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь». Нынешние же эмигранты уезжали с несколько большим комфортом.
В том числе те, кто еще вчера клеили Z на свои авто, но решили не жертвовать собой во имя русского мира. Да — первая эмиграция тоже была политически разнородной. Но, как пишет историк философии Нина Дмитриева, «то, что принято называть “философским пароходом”, на самом деле было процессом: советская власть избавлялась от несогласной с ней интеллигенции в течение полугода». А то и раньше — в отличие от белогвардейской военной эмиграции «зачистка» когнитариата остается не самой популярной областью исследований. Не в последней мере из-за того что не все архивы спецслужб по этой теме опубликованы, а те, что доступны, иногда весьма неточны.
Пароход из Петрограда в Штеттин. 29 сентября 1922 года. Фото: соцсети
Так, по одним данным, первой за рубеж выдворили группу арестованных анархистов и меньшевиков — еще в январе 1921-го, за год с небольшим до окончания Гражданской войны. По другой информации — все же в январе 1922-го, поездом по чужим документам под видом чехословацких гражданских пленных.
Еще два поезда и четыре парохода (отплывший из Петрограда в немецкий Штеттин 29 сентября 1922-го и дал название всей эпопее — на его борту было более 70 работников интеллектуального труда вместе с семьями) принимали весьма разношерстную публику. Дворянскую интеллигенцию, консервативную профессуру, эсеров-террористов, «украинский список» интеллектуалов. А также технических специалистов и общественных деятелей, составлявших Всероссийский комитет помощи голодающим, образованный в июле 1921 года, — беспрецедентную инициативу сотрудничества Советов с населением.
12 членов Комитета были представителями недавно организованных советских ведомств. Остальные 61, в том числе часть руководства, вышли из бывшего временного правительства, царской администрации и попросту из народа. Сам факт учреждения Комитета активно муссировался западной — в том числе эмигрантской — прессой. Это помогло западной общественности осознать масштаб бедствий в Поволжье и Украине, благодаря чему были созданы соответствующие благотворительные организации и направлена гуманитарная помощь.
Эмигрантские же круги восприняли Комитет как возможный инструмент «расшатывания советских устоев» и открыто обсуждали это в публикациях. Чего сами участники не ожидали и не планировали, потратив немалое количество времени на спасение репутации. Комитет закрыли через месяц после начала работы, его наиболее активных членов арестовали, а его функцию окончательно взяла на себя правительственная Комиссия ВЦИК помощи голодающим. Кампания по преследованию антибольшевистской печати, негосударственных информационных средств и не слишком лояльных Советам ученых запустилась именно после этой выбраковки бывших добровольных союзников.
Вышеочерченное — идеологический срез всего лишь небольшой прослойки населения, депортированной на «философских» пароходах и поездах. Тем не менее если изучить треклист сборника и его атрибуцию, то окажется, что альбом записан в основном на стихи поэтов-белоэмигрантов. Что вызывает некоторое недоумение.
Отзвук империи
«Никакого отзвука империи нет в альбоме и не было у этих людей», — заявляет Либеров в интервью Deutsche Welle. Однако материал записи противоречит его словам. Начало и финал альбома (песни группы «Ногу свело!» и исполнителя R.A. Svet соответственно) положены на стихи Георгия Иванова (1884–1958), крупнейшего поэта первой эмиграции. И большого кумира современных националистов.
Иванов, бывший в Петербурге популярным, но подражательным акмеистом, в эмиграции заслужил образ enfant terrible («капризного ребёнка» — фр.) русского зарубежья. Его невзлюбили многие: сперва за роман «Петербургские зимы» о литературной среде постреволюционного Петербурга (многим «коллегам» по перу сильно не понравились собственные изображения), потом и за крайне мизантропическую, включающую сцены педонекрофилии поэму в прозе «Распад атома». А кроме того — из-за чистой клеветы.
Перед Второй мировой Иванов вместе с супругой Ириной Одоевцевой поселился на вилле во французском Биаррице, где жил безбедно даже по французским меркам. Пресса города, где особо ничего не происходило, писала в том числе о приемах в доме четы, которые супруги устраивали до войны. Одна такая недатированная заметка дошла до друга поэта, критика Георгия Адамовича, уже после оккупации города нацистами в 1940 году. Адамович, записавшийся во французскую армию добровольцем в сентябре 1939 года, быстро разрушил репутацию Иванова небылицами о коллаборационной деятельности поэта. То, что три года спустя имение Иванова реквизировали высшие чины вермахта, имя поэта не спасло.
Однако ни до, ни после войны Иванов не принимал деятельного участия в политических движениях. В своих заметках о переезде из Риги в Париж он весьма неодобрительно отзывается о нацистах, а французских эмигрантских политических объединений сторонится. Но именно крушение Российской империи и проигранная Гражданская сформировали его уникальный поэтический голос. Понятно, почему «После России» формально посвятили именно ему.
Георгий Иванов и его жена Ирина Одоевцева. Фото: eksmo.ru
Стихи Георгия Иванова — это полюс абсолютного отчаяния. Империя Романовых существует в ней только на истлевающих фотокарточках, но это, в общем, хорошие новости, потому что на горизонте появилась комета, а заиндевевший мир оцепенел перед приходом всепожирающего огня. Что не мешает закатить еще одну пирушку. Потому что все вокруг — просто призраки, души же последних живых людей заперты в бараке размером со страну.
Россия тридцать лет живет в тюрьме.
На Соловках или на Колыме.
И лишь на Колыме и Соловках
Россия та, что будет жить в веках.
Все остальное — планетарный ад:
Проклятый Кремль, злощастный Сталинград.
Они достойны только одного —
Огня, испепелящего его.
<1949>,
Франция
Умерший от лейкемии в пансионе на юге Франции Иванов, в отличие от многих людей из своего круга, не согласился на послевоенное «прощение и возвращение» от советского правительства, нередко кончавшееся лагерем. Но вполне был уверен, что вернется в Россию стихами (замыкающая альбом песня взявшего эти строки артиста R.A. Svet — один из немногих по-настоящему трогательных моментов записи). И действительно вернулся.
Когда пропагандисты пропутинских медиа и добровольные союзники из числа гражданских националистов возмущаются, что либеральные авторы сборника «смеют лапать их поэзию», в первую очередь они имеют в виду как раз Иванова. Эту принадлежность трудно оспорить, даже если аргументом в ее пользу служат три самых цитируемых его стиха, в которых не распознали сарказма.
Иванов в России сегодня — это не только трехтомник 1994 года с полным собранием сочинений плюс переиздания, две биографии и толстый сборник материалов с конференции в честь 50-летия смерти писателя. Это еще и немногочисленная, но идеологически заряженная публика, имеющая влияние на современную культурную и политическую ситуацию в России. В диапазоне от медиаработников RT и чествуемых ими поэтов до, например, писательницы львовского происхождения Веры Камши.
Последняя предпочитает высказывать свои взгляды крайне завуалированно, а ее историко-фэнтезийные романы — увлекательная приключенческая литература на голову выше пресловутой «патриотической фантастики», которая год за годом воспроизводит один и тот же троп. Раскол старой могущественной державы, уже пережившей подобное в прошлом (а то и не раз). Междоусобный феодальный конфликт, перетекающий в полномасштабную гражданскую войну. А все это веселье наблюдают пара десятков протагонистов неизменно высокого происхождения, каждому из которых придется выбрать, за что сражается он и его благородный род — за честь или же превосходство.
Симпатии Веры Викторовны обычно отведены первым. В фэнтезийном разделе издательства «Эксмо» книги Камши были вторыми по популярности, сразу после главного русскоязычного маэстро этого жанра Ника Перумова. Теперь этот обильно приправленный эпиграфами из Иванова гимн потрясающему фатализму еще и выводят на экраны — недавний пилот сериала «Этерна» сопровождался нехилой рекламой историка Клима Жукова.
«Отзвук империи», тихий и многогранный у самого Иванова, набатом гремит у союзных Кремлю культуртрегеров, перепутавших — видимо, из-за его постоянства — эмиграционный нигилизм литератора с верностью конкретной политической идее. Всего лишь одной из целого веера, растоптанного в самый разгар юности Иванова прямо у него на глазах. Только стоит ли прямо сейчас соревноваться с кремлевскими акционерами в том, кто лучше понимает чувства давно почившего поэта, на чей век хватило своих бед?
Умолчания и исключения
Однако бог с Ивановым. Мистик, рисующий апокалипсис, — популярная фигура любой культуры и любого времени. В треклисте «После России» фигурируют песни куда более однозначные. И попросту нетактичные. Уместно ли пропевать прощание донского казака Николая Туроверова (1899–1972) с Крымом и с Россией, когда нынешние жители полуострова едва ли могут куда-либо уехать, кроме России?
В краткой справке о Туроверове на странице проекта вдоволь регалий: «первый специалист по казачьей иконографии <..> хранитель чудом сохранившегося при исходе из России архива Атаманского полка, <…> куратор нескольких парижских выставок, посвященных русской культуре и истории казачества». Пропущена, правда, военно-политическая атрибуция: член I Отдела Русского общевоинского союза (РОВС). Притом на инстаграмных карточках «После России», призванных обрисовать контекст вокруг первой эмиграции, это объединение, учрежденное в 1924 году, все же упоминается. «Крупнейшая воинская организация эмиграции, объединявшая кадры Белой армии и ставившая своей целью свержение большевиков, потому сама по себе — основная цель советских спецслужб».
Но за общими словами нет никакой конкретики о действиях Союза: ни о об организации терактов на территории СССР, ни о деятельном участии во Второй мировой на стороне Третьего рейха. Последним члены Союза занимались не единодушно. Тот же Николай Туроверов не принимал участия в боевых действиях, но казаки из его семьи как раз сражались на Балканском фронте в составе Русского корпуса вермахта. Кажется, это весьма ощутимый «отзвук империи» — громче которого звучит только сегодняшняя деятельность Союза.
Потомки белогвардейцев, состоящие в организации ныне, в том числе проживающие на территории РФ, горячо одобрили вторжение России на юго-восток Украины еще весной 2014 года. Поставляли снаряжение, отряжали добровольцев, поддерживали контакт с бывшим «министром обороны ДНР» Игорем Стрелковым (Гиркиным), который сам числится в рядах Союза еще с 1990-х.
На сегодня информационные вестники РОВС также вовсю публикуют материалы, отстаивающие пророссийскую позицию. А в закрепленном посте аккаунта Союза в «живом журнале» висит цитата об общей судьбе России и Украины за авторством «любимого философа Путина» Ивана Ильина — на минуточку, пассажира того самого штеттинского «философского парохода».
Подобную небрежность в выборе персоналий и сокращение контекста вокруг них можно оправдать желанием представить как можно более широкий круг лиц и судеб тогдашней эпохи. Действительно, Туроверов не единственный поэт с военно-политическим прошлым, на чьи стихи записан «После России». В треклисте можно обнаружить песни со словами сына писателя Леонида Андреева Вадима Андреева (1903–1976), который во время Гражданской войны прошел подготовку в Марселе, но толком так и не поучаствовал в настоящих боях. Или Алексея Эйснера (1905–1984), отправившегося добровольцем воевать на стороне Республики в Испанской гражданской войне с намерением заслужить возвращение в СССР.
При этом сами авторы «После России» отмечают, что сто лет назад Россию покинула не только белая эмиграция, а множество самых разных людей — «таксисты, грузчики, мойщики окон, выводчики насекомых, полотеры, секретарши, курьеры, шахтеры, сборщики автомобилей, официанты, разносчики газет, проститутки, наркоторговцы, нищие». Политические пристрастия которых тем более разнились.
Но в альбоме нет, например, треков на стихи эсера Бориса Савинкова (1879–1925), боровшегося как против царской охранки, так и против большевистской власти. Или анархиста Виктора Сержа (1890–1940), поначалу работавшего на Третий интернационал, но исключенного из ВКП(б) за участие в антисталинской оппозиции и высланного из СССР в 1936 году. Последний, конечно, уже чисто хронологически не попадает под первую эмиграцию, но авторов «После России» это не остановило от включения в сборник песни на стихотворение Сергея Бонгарта (1918–1985), который сбежал из оккупированного нацистами Киева в 1943 году и в 1948-м отправился в США.
Трек «Парнас» на стихи последнего, кстати — один из пары настоящих хитов сборника. У Noize MC (Ивана Алексеева) великолепно получилось сохранить великолепный сарказм Бонгарта («Спит букинист, не слышит/ Как обкорнав сатирика / Трагика съели мыши / И доедают лирика») насчет еще прижизненной невостребованности русскоязычных творцов прошлого. Причем крайне изящно и просто — всего лишь обернув эту интонацию регги-битом и псевдонародными «клюквенными» струнными.
Остальные треки «После России» таковым похвастаться могут едва ли. Монеточке, кажется, вообще все равно, что петь — ее голос превращает в одинаковый мультик и байки о «лихих девяностых», и бытовые частушки, и самую страшную лирику Набокова. Стадионный рок «Порнофильмов» с трудом переживает столкновение с романсом Довида Кнута, скукоживаясь практически до формата «Радио Шансон». Наум Блик и Шым просто делают из стихотворной формы грустный хип-хоп: крайне сомнительная адаптация ввиду заезженности такого приема.
Голос побежденных
«После России» неспособен удивить чисто музыкально. Ярчайший пример такого — стихотворение Бориса Поплавского (1903–1935) «Флаги», исполненное группой Tequilajazzz. Ее лидер Евгений Федоров признается, что до того ему никогда не удавалось сочинить музыку на чужие слова. «Флаги» — исключение, притом сложившееся всего за пять минут. И их легко представить в треклисте любого последнего альбома Федорова (включая записи его другого проекта Zorge) — музыкант не первый год поет гимны потерянности и оторванности.
Другое дело, что «слезоточивый эмигрантский гимн», как назвал «Флаги» журналист Николай Овчинников, родился из произведения не менее иронического по отношению к ушедшей «прекрасной эпохе», чем исполненный Алексеевым «Парнас».
Федоров подчеркивает, что специально не читал никаких комментариев к этому тексту. Возможно, стоило бы: Поплавский был одним из немногих русскоязычных авторов, что заигрывали с дада — пацифистским и абсурдистским направлением западного авангарда, чьи смысловые игры он хорошо освоил.
Чуть ли не самый молодой из литераторов первой эмиграции, Поплавский практически олицетворял парадоксальную культурно-историческую ситуацию, в которой оказалось «незамеченное поколение». Поколение, что отказалось от «своих» литературных традиций, но понимало общеевропейскую культуру благодаря дореволюционному образованию, даже если было выключено из ее процессов. И потому было вынуждено экспериментировать с родным словом даже в самых архаических, как в «плакальщицком» подражании Туроверова, формах. По сути, это был второй, параллельный советскому авангард — искусство, опережавшее свою эпоху.
Запись эту ситуацию не передает вообще. «После России» — сборник «просто хороших песен». Часть которых едва ли окажутся хотя бы современными — как в случае престарелого поп-панка «НАИВ». А когда что-то вроде фанктроники «АлоэВеры» на стихи Лидии Червинской (1908–1988) действительно выбивается из такого фона, то слушать это только грустнее.
Самая большая беда «После России» — это отнюдь не неаккуратные исторические аналогии, небрежное отношение к материалу и его скудная интерпретация. Это сам пафос альбома. Значительная часть использованных на нем стихов записана и/или издана минимум на несколько лет позже условного конца той эмиграционной волны. Когда их авторы пробыли в изгнании уже достаточно времени, даже если все еще надеялись вернуться или не поняли, что Советский Союз — это надолго.
На этих стихах лежит тяжелая печать осознания поражения. Говорить от лица побежденных по итогам русской Гражданской — позиция, может, и благородная. Говорить таким образом от лица всего нынешнего поколения эмигрантов — минимум нелепо. Даже не потому что добрая их часть уже адаптируется к новым условиям жизни — или хотя бы старается либо желает это сделать. А просто потому что нынешняя война, из-за которой сотни тысяч граждан России покинули страну, все еще не закончена. Дополнительное же кликушество по поводу возможных тягот уехавших и боязни интеграции на новом месте — странный тактический шаг.
Артём Абрамов
