«Есть что-то, что противостоит отвратительному тоталитарному мировоззрению». Интервью с Сергеем Пархоменко

Сергей Пархоменко. Фото: Facebook

Сергей Пархоменко — основатель проекта «Последний адрес», который увековечивает память о жертвах сталинских репрессий, создатель «Диссернета», проверяющего диссертации на плагиат, а также соучредитель премии «Редколлегия», которую присуждают независимым журналистам. «Вот Так» поговорил с Сергеем Пархоменко о его инициативах и о том, почему нужно заниматься общественной работой в России — даже во время войны.

Как война и новые российские законы, например о дискредитации армии или фейках, повлияли на работу «Редколлегии»?

Они повлияли не на работу «Редколлегии», они повлияли на работу тех, для кого «Редколлегия». Они повлияли на работу собственно российских медиа, и российские медиа, как вы знаете, в огромном количестве просто уехали из России. Работать в таких обстоятельствах не представляется возможным. Любое правдивое сообщение оказывается еще одной опасностью для всех, кто к нему причастен. Для авторов, редакторов, продюсеров и менеджеров — в общем, для всех, кто имеет отношение к работе этого издания.

Огромное количество людей уехало и продолжают свою работу на новом месте. Это и «Проект», и «Важные истории», и «Новая газета» в значительной мере, и «Дождь», и «Эхо Москвы» — точнее то, во что оно преобразовалось после закрытия радиостанции. Это и «Медиазона», и «Холод» — огромное количество разных медиа. А «Редколлегия», она же не выдумывает себе какую-то отдельную реальность, она наблюдает за тем, что происходит в действительности. Так что «Редколлегия» продолжает наблюдать за российскими медиа.

Премия устроена таким образом, что сначала у нее есть группа людей, которая рассматривает вообще все, что публикуется по-русски, и собирает из этого некую коллекцию. И эта коллекция в таком ежедневном режиме выкладывается на сайте премии, и образуется лента материалов, и довольно много людей приходят читать эту ленту просто для того, чтобы понять, а что вообще хорошего и интересного опубликовано в последнее время в России или, во всяком случае, на русском языке.

Потом из этой коллекции — это примерно 60–70 публикаций в месяц — жюри выбирает своих номинантов, и дальше голосует, и определяет победителей очередного месяца. Так что все эксперты просто наблюдают за тем, что происходит, за тем, кто где что пишет, кто куда поехал и кто пишет оттуда.

Среди экспертов есть опасения, что сам проект «Редколлегия» могут привлечь по статье о дискредитации армии, например за распространение материалов, в которых эту дискредитацию могут увидеть?

Проект «Редколлегия» невозможно ни к чему и никак привлечь, потому что с юридической точки зрения его не существует — мы ведь не зарегистрированы. Его нельзя как бы ухватить, у него нет никакой сущности. У него нет офиса, банковского счета, директора, печати — ничего. Есть какое-то количество людей, которые вместе делают какую-то работу. И результат деятельности этих людей можно увидеть на сайте. Сайт можно заблокировать, это очень просто, но он все равно будет виден через VPN.

Проект — это группа людей, которая осуществляет коллективную консультационную функцию для Бориса Зимина.

Он является инициатором и инвестором этого проекта. Все, что делает “Редколлегия”, — это результат определенного механизма, определенной последовательности действий, которую я описал ранее.

В результате получается совет. Мы говорим Борису Зимину: «Борис Зимин, награди, пожалуйста, премией вот этого человека. Мы считаем, что его надо наградить в этот раз». Дальше Борис Зимин может согласиться, а может не согласиться, до сих пор всегда соглашался, ни разу не отказался. И происходит это награждение, вот и все. Это просто советы.

Борис Зимин. Фото: Facebook

Еще важно понимать, что первоначально «Редколлегия» была просто механизмом присуждения премии, больше ничем. Но со временем — а «Редколлегия» существует уже довольно давно: она начала работу в июле 2016 года, первое награждение у нас произошло, по моему, в сентябре 2016 года — произошло много дополнительных событий и образовалось много дополнительных ценностей, потому что оказалось, что сам процесс постоянных ежемесячных поисков лучшей журналистской работы и присуждение этим журналистским работам премии оказался очень полезным, чтобы создавать такое сообщество людей, которые когда-либо получали эту премию или претендовали на нее.

Постепенно образовалось сообщество «Редколлегии». Это сообщество, как нам кажется, мы очень надеемся на это, объединяет сегодня в себе все живое вообще, что есть в русских медиа.

Мы стараемся, чтобы у этого сообщества была какая-то жизнь общая. Мы проводим конференции, за эти годы их уже было организовано немало. Мы обсуждаем какие-то профессиональные проблемы, изменяющуюся ситуацию и то, как можно на нее реагировать. Бывают профессиональные учебные программы, воркшопы, семинары, тренинги. Вся вот эта жизнь сообщества «Редколлегии» сегодня, может быть, не менее важная часть всего проекта, чем присуждение премий. Хотя присуждение премий — часть чрезвычайно важная.

Среди журналистов бытует мнение, что «Редколлегию» трудно получить людям не из конгломерата основных независимых СМИ, таких как «Медуза», «Медиазона», «Дождь» например. Как вы думаете, почему такое мнение сложилось?

Это ошибочное мнение. Достаточно посмотреть на список претендентов, а потом на список лауреатов, вы увидите там самые разные медиа. Есть несколько критериев, которые используют жюри. Прежде всего это так называемые правила «Редколлегии». Например, материал должен относится к информационной журналистике. К жанрам журналистики, который связаны с тем, что журналист что-то узнал, где-то побывал, с кем-то поговорил, что-то выяснил, сложил вместе и это новое знание, новую информацию изложил нам. В самых разных формах: может быть очерк, репортаж, интервью. Это может быть расследование.

Это разного рода информационные жанры, которые не являются, например, аналитическими колонками, как их принято называть. Есть некоторое количество авторов, которые время от времени о чем-то размышляют. У них нет никаких шансов получить премию «Редколлегии». Мы не говорим, что это не журналистика, но просто это другой ее вид, может, кто-нибудь еще этим займется. В конце концов, нет никаких проблем с тем, чтобы кто-нибудь организовал такую же премию и для такого жанра.

Если вы посмотрите на список лауреатов, вы увидите там огромное количество разных медиа, в том числе небольших, в том числе региональных. У нас также нет никакой «второй линии», у нас нет никакого «детского бассейна», в котором плещутся маленькие. Мы много раз это обсуждали и много раз думали: «А вот не надо ли нам предусмотреть какой-то отдельный конкурс для маленьких удаленных региональных медиа?» И говорили себе: «Нет, не надо». Это создаст эти две лиги, здесь вот большие, главные соревнуются между собой, а здесь маленькие и слабенькие. Нет, конкурс общий, в нем на равных конкурируют мощные многолюдные издания и маленькие журналистские команды, а иногда даже отдельные блогеры.

У нас есть несколько случаев, когда премию «Редколлегия» получали просто единоличные авторы за то, что они делают в своем собственном YouTube-канале сами в одиночку, или за то, что они делают в своем фейсбуке. Вот совсем недавно мы наградили семейную пару — Василия и Лилю Матеновых за то, что они делают в своем паблике в инстаграме. А делают они там чрезвычайно важное дело. Этот паблик называется «Азиаты России», в нем в последнее время в больших количествах появилась информация о людях, которые участвуют в войне России в Украине.

Это вообще большой паблик для своего региона (122 тысячи подписчиков. — Ред.), он рассчитан на читателей в Сибири, на севере, там много читателей из Якутии, Забайкалья, Бурятии, Тувы, Читинской области, Иркутска. Это был паблик на какую-то бьюти тематику, там была реклама, какая-то светская жизнь, что-то связанное с шоу-бизнесом. Они набирали и набирали какое-то количество читателей. А потом началась война, и стало понятно, что это тоже часть жизни тех людей, которые их читают. И они стали писать все больше, больше и больше об этом и получили премию.

Уровень того, что делают «Медуза», «Проект», «Важные истории», «Медиазона», «Холод», «Такие дела», «Семь на семь», довольно высокий. Они как хорошая футбольная команда — собирают к себе лучших игроков, так медиа устроены, что ж теперь делать. И команда их становится еще сильнее. Так что да, у них большие шансы. Но нет никаких сомнений, что есть шансы и у других медиа.

Главный редактор телеканала «Дождь» Тихон Дзядко и ведущая новостей Екатерина Котрикадзе ведут эфир в студии. Тбилиси, Грузия. 14 июня 2022 года. Фото: Reuters / Forum

Посмотрите, что такое «Люди Байкала» например. Медиа, которое состоит из четырех журналисток и одного фотографа. Они сидят в одной комнате, они работают на свой страх и риск. Они сами себя отправляют в командировку, они сами себе придумывают темы в командировках и выигрывают премию раз за разом, потому что то, что они делают, — это очень сильно.

Не правда, что существует какой-то специальное предпочтение. Отсутствует желание делать снисхождение на слабость, это да. А дальше все хотят «Редколлегию» как премию, и это нас очень радует. Поэтому люди, которые получают ее реже, чем хотелось бы, огорчаются, что это так. Ну что ж поделать?!

Как вы относитесь к ситуации с Олесей Герасименко, которая, кажется, больше 15 раз была номинирована, прежде чем получить первую премию?

Уже больше 20! Мне кажется, что она уже получила ее дважды. Я к этой ситуации отношусь как к абсолютно естественной. Вот так сложилось. Здесь же есть еще очень важный фактор в момент объявления очередного победителя — кто является конкурентом в этом месяце.

В случае с Олесей Герасименко ей немножко не везло, потому что ее материалы выходили одновременно с другими очень сильными материалами. Если бы получилось, что они выходят в другое время, может быть, их судьба была бы другой. Никто специально за этим не следит, так вышло.

У нас есть люди, которые и 10, и 15, и 20 раз и больше бывали этими самыми претендентами. Это означает, что их заметили эксперты. Сказали: «Хм, хорошая вещь», — и выложили их на сайте. Дальше нужно, чтобы кто-нибудь из членов жюри их номинировал. У нас девять членов жюри, каждый из них имеет право номинировать что-нибудь одно, выбрать из материалов, номинированных за месяц. А потом жюри среди девяти номинантов выбирает обычно трех самых сильных. Да, здесь несомненно, есть элемент случайности, элемент везения или невезения.

Мне кажется, что с тех пор, когда Олеся Герасименко выиграла, по-моему, два раза, премию “Редколлегии”, у нее пропали претензии к нам. Я когда с ней разговаривал, когда ей звонил, я не помню что-то, что она как-то была мной недовольна. По-моему, она была очень рада, и с удовольствием мы поговорили, я ее поздравил, она была мне благодарна, все хорошо.

Но есть такие люди, которые до сих пор ничего не получили. Есть такая замечательная журналистка Зоя Светова, которая работала в «Новой газете». Она берет замечательные интервью, она делает последнее время подкасты в сотрудничестве со своими коллегами, она делала всякие репортажи, много занималась тюремной темой. Она очень много раз была претендентом, я даже уже сбился со счета, но как-то так вышло, что у нее до сих пор нет премии «Редколлегии». Не могу ничем это объяснить. Не могу сказать, что кто-то специально дискредитирует ее. Все относятся к ней с большим уважением, но вот голосуют, результаты голосования вот такие. Когда-нибудь она тоже выиграет.

Если «Редколлегия» выбирает больше четырех одинаково достойных кандидатов на премию, то как происходит дальнейший отбор лауреатов? Допустим, набралось пять претендентов и, по мнению жюри, они одинаково достойны.

Вообще, должно быть три, но иногда бывает четыре. После отбора происходит рейтинговое голосование: каждый член жюри ставит на первое место кого-то из номинантов, потом второе. За первое место столько-то очков, за второе — столько, за третье — столько. Все это составляется в таблицу, дальше мы смотрим у кого больше очков набралось. Бывает, что больше трех набирают одинаковое количество очков.

Скажем, есть явный победитель, есть второе место очевидное, а дальше третье и четвертое разделили с одинаковым количеством. В конце концов девять человек — это не так много. В каждом отдельном случае мы решаем, что делать дальше. Тогда мы говорим: «Ну окей, в этот раз наградим четверых».

У нас есть призовой фонд на каждый месяц — сумму я не буду здесь раскрывать ее, она довольно значительная, — который мы делим между лауреатами. Ну вот давайте на четверых в этот раз разделим. Иногда мы устраиваем голосование по этим двум или трем кандидатам. Мы быстро переголосовываем, определяем все-таки лучшего. Каждый раз определяется отдельно. Вообще в жюри царит обстановка очень деловая и очень доброжелательная. У нас есть чат, мы в нем обсуждаем и быстро принимаем решение, что делать в этой ситуации, — переголосовывать или не переголосовывать.

Очки, которые вы выставляете, от каких критериев зависят?

Просто от личных предпочтений каждого члена жюри. У каждого члена жюри есть свои собственные критерии. Для меня важно, чтобы было хорошо написано. Я знаю, что есть члены жюри, для которых это не так важно, и они готовы награждать и ставить на высокие места материалы, в которых собрано много всякого интересного, где сделан интересный анализ, но написаны они коряво и читать их трудно. Я такие ставлю низко. Это наиболее яркая, на мой взгляд, разница во взглядах, которая у нас бывает.

Еще кто-то в большей мере, а кто-то в меньшей мере оценивает и личность автора. Мы ведь не награждаем медиа, это не «Новая газета» премию получает, и не «Медуза», и не «Медиазона». Нет, это получает конкретный человек. Я знаю, что некоторые члены жюри говорят, что вот он или она молоденькие, начинающие — давайте поможем, поощрим. А другие говорят, что это неважно, молодой, старый — какая разница? Мы здесь оцениваем профессиональные качества.

Я думаю, что для кого-то еще гендерные предпочтения, или что называется гендерный баланс, могут иметь значение, кто-то может сказать, что-то у нас очень много девочек. У нас действительно намного больше лауреаток, чем лауреатов. Так вышло. Российская журналистика отличается сильной женской частью. Особенно в репортерской своей отрасли.

У нас есть очень много замечательных репортерок, очень храбрых. И как-то вообще испокон веков это считалось мужской профессией: ехать далеко, трястись тысячу лет, холодно, голодно, страшно, опасно, темно. И вот надо быть здоровым мужиком для этого. Но нет, в России это так не работает. В России есть Елена Костюченко, Лилия Яппарова, есть множество замечательных журналисток в «Холоде», которые внешне совершенно не похожи на каких-то могучих, накачанных рыцарей репортажной журналистики. Тем не менее они справляются со сложнейшими заданиями.

Я не исключаю, что в какой-то момент кто-то в жюри скажет, что у нас девочки сплошные, надо уже какого-нибудь мальчика наградить, а то как-то обидно. Я так не работаю, я не обращаю на это внимания, для меня это не играет роли. Для кого-то, может быть, играет, не знаю.

Кроме того, мы принадлежим к разным школам. У нас есть Дмитрий Бутрин, который всю жизнь проработал в «Коммерсанте»: это определенная школа, взгляд, подход, система ценностей. У нас есть Елизавета Осетинская. Это, условно говоря, школа старых «Ведомостей», вот такой деловой журналистки. А есть, например, Элла Панеях — один из известнейших и авторитетнейших в России социологов и аналитиков общественного мнения и медиа. Она подходит к работе с научных позиций. Мы так и составляли жюри, чтобы были люди разные, разного возраста, с разным опытом. И они оценивают по-разному одни и те же вещи.

«Редколлегия» существует для поддержки, можно даже сказать, для признания независимых журналистов, но почему тогда иногда ее получают те, кому это, казалось бы, не нужно? Например, Юрий Дудь.

Потому что это очень хорошо. Это тоже предмет дискуссии. Мы должны награждать тех, кому очень надо, кто очень нуждается, или тех, кто делает выдающуюся работу? Это тоже оценивается очень индивидуально. Есть люди в жюри, которые считают, что надо делать специальную поправку на тех, кто нуждается в поддержке. Они специально поднимают в своей личном рейтинге выше эти материалы и откровенно говорят, что человек в таком положении — его надо его поддержать.

Так бы я поставил его на третье место, а так ставлю на первое, потому что хочу, чтобы он выиграл. А есть люди среди этих девяти, которые говорят: «Не имеет значения. У нас есть профессиональные критерии, эта работа является чрезвычайно высококачественной, она имеет большое влияние на аудиторию и на профессиональную среду, и мы должны ей сказать, что мы это видим, что мы это ценим. А дальше пусть он сам решает». Надо сказать, что Юрий Дудь ни разу не получил от нас денег. А он трижды был лауреатом.

Отказывался?

Нет, он просил куда-то их перевести. Это его право. Он, кстати, не один так поступал. Может, он этими деньгами поделится с кем-то, может, он кому-то передаст, пусть решает, это его деньги. То же самое, кстати, относится к какой-то командной работе. Мы понимаем, что награждаем конкретного человека или двух человек, но видим, что там явно большая какая-то работа. Пусть они делятся, это их дело, это нас не касается.

На сайте премии написано, что минимальный приз — это эквивалент двух тысяч долларов на один журналистский материал. Чаще всего столько лауреаты и получают?

Нет, не так. У нас есть призовой фонд каждый месяц, довольно большой. Мы в зависимости от результатов голосования делим его. Если по голосованию получился большой отрыв между лауреатами, то тот, кто вырвался, получит большую часть, может быть, половину от всего призового фонда или даже больше половины. А оставшееся разделим между остальными. Не буду называть цифры, не уполномочен, но это довольно существенные суммы, особенно для людей, живущих где-то вне столицы. Эти деньги вполне могут иметь существенное значение, на эти деньги можно пару месяцев прожить.

Был ли какой-то материал за время войны, который не стал лауреатом или претендентом «Редколлегии», но он вам очень понравился?

Мне кажется, что, к сожалению, в таком дискриминируемом положении оказываются подкасты. В последнее время появилось довольно много хороших. Они требуют некоторого дополнительного труда и от отборщиков и от члена жюри. Не все их любят. Если говорить о давних, то очень хорошим был подкаст «Голос Зоны». Он не получил «Редколлегию», что обидно, но он довольно долго шел и несколько раз был номинантом. Есть еще хороший подкаст «Кавачай» — его делает Алексей Пономарев и Анна Филимонова. У них был подкаст «Кто и за что воюет в “Азове”» — про то, из кого вообще состоит “Азов” и как в действительности он устроен. Очень хорошо, очень сильно сделано. Не выиграл, а мог бы, на мой взгляд.

За все время существования премии какой материал вас больше всего поразил?

Не буду ничего отдельно выделять. Было много того, что мне очень нравилось. Были очень сильные материалы в «Холоде», например. Их любимая тема — маньяки, убийства где-то далеко, в каких-то ужасных местах. Это было очень сильно сделано. Еще я думаю, что в истории русской журналистики последних лет мало чего есть сильнее, чем расследование Фонда борьбы с коррупцией об отравлении Алексея Навального. Это просто потрясающе сделанная работа.

Изоляционная капсула у отделения неотложной помощи больницы «Шарите», куда из Омской больницы был переведен Алексей Навальный. 22 августа 2020 года. Фото: Вячеслав Филиппов / ТАСС / Forum

Были поразительно сильные фильмы Дудя. Скажем, про Колыму, про ГУЛАГ и репрессии. Это было обращено к той аудитории, с которой очень трудно об этом разговаривать. Считается, что эту аудиторию такого рода темы не интересуют. И в этом есть специальная отвага, что человек взялся за это. Считается, что журналист не должен переламывать свою аудиторию через колено, он не должен превращаться в педагога: вот я сейчас тут научу, я вас заставлю интересоваться, будете, суки, у меня читать про это про все, я вам сейчас покажу! Так не работает. И чаще всего такого рода попытки заканчиваются профессиональным провалом.

И вдруг Дудь не с той интонацией, которую я сейчас передавал, а в совершенно в другом тоне, другим голосом, используя другие слова, свою аудиторию затаскивает куда-то, где ее раньше не было. Это очень сильный поступок профессиональный. Рискованный. Он рискует поссориться со своей аудиторией, разочаровать свою аудиторию. Тем не менее он на это идет и имеет успех.

Был такой материал, с победой которого лично вы были категорически не согласны?

Чтобы выиграл, нет. Все-таки девять членов жюри — это достаточная гарантия, что какая-то случайная вещь или какая-то радикально неправильная вещь не выигрывает.

А поменялась ли за время войны работа другого проекта, в котором вы участвуете, — «Диссернета»? Есть ли какое-то особое внимание к научным работам людей из Минобороны, например?

В «Диссернете» есть внутренний проект, который посвящен судебным экспертизам. За время войны появилось много материалов, связанных с судами по делам по дискредитации вооруженных сил, потому что на каждом суде таком есть обязательная экспертиза.

Эти экспертизы абсолютно чудовищные, они написаны экспертами по вызову, которые есть у Следственного комитета и прокуратуры на коротком поводке. Они их выдергивают, и те пишут какую угодно экспертизу по какому угодно поводу за пять минут.

Что касается научной части, то ничего не изменилось. «Диссернет» работает так, как он работал прежде, обращает внимание на то, на что обращал прежде. И участвует в бесконечной дискуссии о том, надо ли заниматься такими вещами во время войны. Кто-то скажет: «Да ну его, уже какая там научная этика, какие диссертации, какие там публикации, кто-то у кого-то что-то украл, кто-то за деньги стал автором какой-то научной работы, к которой он не имел никакого отношения как таковой, кого это волнует во время войны?»

Во время войны надо сохранять человеческий облик, надо придерживаться моральных устоев, которые у тебя были , и продолжать обращать внимание на важные человеческие вещи. Поэтому — да, мы будем продолжать этим заниматься даже во время войны, потому что нельзя опускаться и нельзя позволять другим опускаться тоже и чувствовать себя безнаказанными.

Направляет ли «Диссернет» куда-нибудь результаты своей экспертизы? Как, например, делает это ФБК с санкционными списками, пересылая их в различные европейские инстанции

Напрямую — нет. Есть несколько таких естественных каналов. Например, давно уже стало понятно, что кроме индустрии фальшивых диссертаций существует индустрия фальшивых публикаций, и она еще больше. Она еще мафиознее, и там еще больше денег, и она еще более криминальная, еще более наглая. Это продажа за деньги авторства в различных научных журналах под всякими научными и псевдонаучными, квазинаучными статьями. Это делается для повышения научного рейтинга, чтобы получать новые должности в университете, чтобы становится более оплачиваемым профессором.

Существует международный механизм, который следит за порядком в международной системе научных публикаций. Он сертифицирует разные журналы, там есть несколько разных сообществ, несколько разных систем сертификаций. В этом всем естественным образом задействованы и российские научные журналы.

Когда «Диссернет» публикует все эти разоблачения, все международные системы это видят, это даже не надо никуда отправлять, не надо никак списков специально составлять. И международное сообщество реагирует на это.

Вы также участвуете в мемориальном проекте «Последний адрес». Недавний демонтаж табличек в Москве — это единичный случай или намечающаяся тенденция?

«Последний адрес» много установил табличек — около полутора тысяч почти в 70 населенных пунктах России. Когда такие цифры, то уже возникают статистические эффекты. Случались какие-то инциденты, когда табличка пропадает, кто-то ее отвинчивает или портит. Это всегда бывало, речь шла, может, о нескольких десятках случаев в год.

Установление таблички «Последнего адреса» в Санкт-Петербурге / Стена на 3-й Тверской-Ямской, 12 в Москве после демонтажа таблички. Фото: Facebook

Конечно, с началом войны мы видим некоторое озверение нравов. Какое-то количество всякой сволочи, которое раньше просто боялось продемонстрировать свое отвращение к этой теме, к табличкам, к идеям, которые важны для «Последнего адреса», они вообще осмелели. Вандализма стало немножко больше. Но все равно это остается отдельными случаями.

И вот конкретный человек, про которого мы знаем, что он отвинтил эти шесть табличек в Москве на Тверской-Ямской улице, мы знаем этого человека. Это человек, который успешно строчил в Следственный комитет, в прокуратуру — везде, что это таблички с именами террористов! Потому что он понимает, что сейчас модно использовать это слово для дискредитации. Почему они с именами террористов? Потому что они по 58-й статье, а это что за статья? Это всякие вредительства и прочее.

С точки зрения сталинского закона, который как-то очень приблизился к сегодняшнему российскому законодательству, можно их и террористами назвать. Они были троцкисты, зиновьевцы, левый уклон, правый уклон, антисоветская пропаганда. Это все очень похоже на сегодняшнюю ситуацию, и люди этим пользуются. При этом на сегодня нет решения уничтожить «Последний адрес» и следы его деятельности. Во всяком случае, государственного решения.

«Последний адрес» действует абсолютно в соответствии с законом, и даже финансирование у проекта совершенно диетическое. У нас нет ни одной копейки, полученной от кого-нибудь условно неугодного. Понятно, что это никого ни от чего не страхует. Надо будет — придумают что-нибудь, что-нибудь припишут, что-нибудь сами нарисуют, что-нибудь сами изобразят. Но пока ничего такого нет.

У вас нет ощущения после начала войны как у участника этих трех проектов, что общественная деятельность в России немного обесценивается? В том смысле, что зачем на нее тратить силы, если она не помогает остановить войну. Или она, наоборот, стала важнее?

Важнее. Что касается «Редколлегии», то что в общественной жизни вообще важнее, чем медиа, пресса, свобода слова, достоверность информации? Мы считаем, что «Редколлегия» способствует этому, поддерживает и развивает это.

Что касается всего остального, то да — мы считаем, что мы занимаемся вещами, которые важны для общества, а во время войны эта важность только обостряется. Например, про что «Последний адрес»? Он про ценность человеческих жизней. Про то, что государство российское, потом советское, потом опять российское, на разных этапах своего существования не ценило человеческую жизнь совсем. Это приводило к миллионам жертв, миллионам разрушенных судеб, жизней и надежд.

И почему российское государство начало эту войну сейчас? Почему оно бросило в эту войну десятки тысяч российских граждан? Почему десятки миллионов жизней и судеб изуродовали? Да вот поэтому же, потому что не ценят, потому что это не важно, потому что других нарожают, потому что есть вещи поважнее человеческой жизни. Вот как в 1937 году, так и в 2022 году. Абсолютно из тех же соображений действует российское, а тогда советское государство.

Есть что-то, что противостоит этому отвратительному тоталитарному мировоззрению, которое приводит к войне. Мы же хотим, чтобы вокруг этого развивалась дискуссия, мы же хотим, чтобы люди обсуждали это, чтобы люди думали об этом, чтобы люди не боялись говорить на эти темы. Мы имеем эту дискуссию. К сожалению, иногда в конфликтных формах, но это то самое, чего мы хотели — чтобы люди задумались об этих проблемах. Люди задумались.

Беседовал Александр Скрыльников