«Президент и телевизор заговорили словами РПЦ». Уехавший из России богослов Андрей Кураев — об угрозе уголовного дела, абортах и патриархе Кирилле

Андрей Кураев. Фото: Интерпресс Фотоагентство / Russian Look / Forum

В середине октября богослов, бывший протодиакон Андрей Кураев уехал из России, опасаясь уголовного преследования. «Вот Так» поговорил с Кураевым о том, почему он решился на этот шаг, что он думает о борьбе главы Русской православной церкви (РПЦ) патриарха Кирилла с абортами и будущем русского православия.

Андрей Кураев — богослов и публицист. В декабре 2020 года РПЦ лишила его сана протодиакона за высказывание о том, что умерший от коронавируса протоиерей Александр Агейкин был «тупым карьеристом». В августе 2022 года Кураева за пост в «Живом журнале» оштрафовали за «дискредитацию» российской армии. В апреле 2023 года патриарх Кирилл лишил его сана священнослужителя.

В октябре РПЦ снова стала активно критиковать Кураева. Официальный представитель Русской православной церкви Вахтанг Кипшидзе заявил, что некоторые высказывания Кураева якобы можно квалифицировать по статье о нарушении права на свободу совести и вероисповедания (ст. 148 УК РФ). Кипшидзе также выразил сомнение в психическом здоровье бывшего протодиакона. В том же месяце Кураев сообщил, что он покинул Россию и уехал в Прагу.

— Что для вас изменилось с отъездом из России?

— В моем образе жизни ничего не изменилось, кроме локации. Я и так десять лет уже был без работы в Москве, мне не давали читать лекции ни по церковной линии, ни по светской. Были случаи, когда поджигали здания, в которых должна была пройти лекция. То есть поджигали какую-нибудь газету под пожарной сигнализацией, соответственно, срочная эвакуация всего здания. В Нижнем Новгороде так было. В МГУ тоже не продлили со мной контракт еще в 2014 году.

Так что я уже давно такой домосед, который сидит в интернете и в библиотеке с книгами. Это очень соответствует моему характеру, поэтому в этом никакого дискомфорта я не чувствую. Я радуюсь, когда меня никто не трогает. Компьютер свой я забрал из Москвы в Прагу, книги, к сожалению, пришлось оставить. Это большая утрата.

— Вы уехали из России в каком-то смысле неожиданно, потому что прожили полтора года там в военной реальности. Что стало последней каплей?

— Во-первых, даже сегодня утром я в ящике электронной почты увидел два извещения, две судебные повестки. В начале октября про меня два раза вспомнил официальный спикер Московского патриархата, некий Вахтанг Кипшидзе. Он назвал меня сумасшедшим, а потом сказал, что пора уже возбуждать уголовное дело против Кураева, потому что он оскорбляет религиозные чувства своей критикой патриарха Кирилла.

Дело не в том, что Кипшидзе или кто-то из его подчиненных возбудил бы такого рода преследование, но в современной России очень забавно работает судебная система — государство отказалось от монополии на возбуждение репрессий. Если в знакомые для меня брежневские времена возбуждался только товарищ майор — и в более высоких инстанциях решали, кого как застращать и привлечь, то сегодня инициатором ареста может быть любой православный или гражданский активист.

Скажем, последняя новость: в Хакасии местные активисты арестовали партию [книг] Нового Завета, Евангелие, которые издали «Гедеоновы братья». Это известная организация, издающая Библию на разных языках мира. Изъяли книги за то, что в этом издании был тематический указатель для начинающих: если ты в такой-то жизненной ситуации находишься, то открой Библию на такой-то странице — почитай вот это. И поскольку там были указатели «если ты в беде», «если тебя оставили друзья», то эти активисты сказали, что это насаждение пессимизма и американская провокация. Тираж был конфискован.

Или, скажем, когда составом преступления становится не деяние, а отсутствие крестов на каком-либо рисунке. Это, оказывается, тоже оскорбление религиозных чувств. Я думаю, это была [отмашка патриарха]. У меня нет никаких оснований отделять господина Кипшидзе от господина Гундяева. Есть вероятность того, что кто-то из их смиренных послушников и учеников воспримет это как «давайте примем к действию и срочно напишем донос». Такой случай у меня уже был год назад, когда гражданский активист, некий Чикин, незнакомый мне человек, написал на меня донос, что я дискредитирую российскую армию. Был суд, но тогда приговорили к штрафу.

Современная судебная система России не знает оправдательных приговоров, поэтому доносы фактически автоматом означают некий судебный вердикт. Вдобавок и у судьи особо выбора нет, [потому что] помимо личных страхов, опасений и убеждений этого судьи сама законодательная база составлена так, что не отвертеться. В этих условиях я понял, что мне указывают на Шереметьево.

— И указывает господин Гундяев?

— Я бы взял повыше.

— Администрация президента?

— Еще выше.

— Сам президент Путин?

— Еще выше. Господь. Я решил, раз Господь открывает калитку, стоит ею воспользоваться.

Патриарх Московский и всея Руси Кирилл освящает пасхальный хлеб, который будет отправлен российским военным в Сирии. 15 апреля 2017 года. Фото: Вадим Гришанкин / Пресс-служба Министерства обороны Российской Федерации / ТАСС / Forum

— Не всегда у вас были такие сложные отношения с патриархом Кириллом. В момент выбора патриарха вы поддерживали его кандидатуру. Почему ваши отношения с Кириллом изменились настолько, что патриарх вас вынудил уехать из страны?

— Наши отношения всегда были сложными с той минуты, когда мы оказались в Москве. Кирилл не москвич, вся его жизнь прошла в Ленинграде, потом в Швейцарии, потом в Смоленске. [В начале 1990-х] его назначили в Москве главой отдела внешних церковных отношений, а меня — референтом патриарха Алексия.

С самого начала был конфликт, потому что до этого момента все тексты от имени патриарха сочинялись сотрудниками отдела внешних церковных отношений. А то, что я напрямую работал с патриархом и не считал нужным согласовывать с Кириллом тексты, которые готовили для патриарха, для него [патриарха Кирилла] было досадно. Он считал меня своим конкурентом и поспособствовал моему увольнению оттуда через два года.

Потом был период примирения и сотрудничества. Я звонил Кириллу в 1993 году во время кризиса, накануне гражданской войны, говорил, что, я [хотя] и не работал в патриархии, но многие связи и в правительстве, и в парламенте у меня оставались, люди, с которыми я в контакте, я готов передать их, чтобы найти путь к миру и так далее. Ради этого я попросил у Кирилла прощение ради мира в стране.

С той поры мы сотрудничали в разных комиссиях, синодальных, богословских. В 2008 году это он мне звонил, предлагая сотрудничество в деле пиара во время патриарших выборов. И здесь наши интересы совпадали, потому что альтернативы Кирилла мне казались худшими. Все недостатки Кирилла были и у конкурентов, но тех достоинств, которые есть у Кирилла, у его конкурентов не было.

Но здесь «медовый месяц» у нас был очень короткий, меньше года. Главная размолвка произошла из-за того, что я почувствовал, что Кирилл хочет превратить церковь в силовое ведомство. Когда в 2011 году он предложил документ, который регламентировал реакцию церковных людей на критику в прессе, и в этом документе цитировались законы императора Юстиниана, где за богохульство полагается и сожжение. Я восстал против этого: зачем такая цитата и странная позиция, максимально обостряющая все? Но оказалось, что это не случайный ляп, а стратегия. Я публично заявил об этой позиции, тоже кошечка пробежала между нами.

Когда дошло до практики, в 2012 году из-за волны хейтинга в адрес Pussy Riot, здесь уж [стало] понятно, что у нас очень разные позиции. Евангелие открывается у нас [с Кириллом] на разных страницах. Я настаиваю, что у меня богословский спор с патриархом Кириллом. Это вопросы нравственного богословия: что допустимо, а что недопустимо делать во имя Христа?

— Если на секунду вернуться в 2008–2009 годы, вы переопубликовали текст архимандрита Кирилла Говоруна по поводу того, что был такой вариант, что если бы Кирилл не стал патриархом, то как один из вариантов своего дальнейшего будущего он рассматривал переезд в Киев. Известно вам что-то об этом?

— Нет, я впервые от отца Кирилла это узнал. Отец Кирилл мне потом пояснил, что у патриарха Кирилла такой сценарий был — выборы, это если умирает патриарх Алексий. И непредсказуемо, когда этот проект [выборы] стартанет. Он полагал, что только бегство может его спасти и ему нужен запасной аэродром. Этот сценарий [с переездом в Киев] мог бы реализоваться.

— Если бы этот сценарий действительно реализовался, сейчас Кирилл был бы в Киеве и неизвестно, какова бы его позиция была?

— Оно совершенно понятно. Он всегда был бы с тем, кто побеждает. Я не уверен, что его избрали бы реально. Неочевидно, что собор избрал бы его. Но у него был бы козырь, который именно это учитывал бы. Такое в истории Византии нередко бывало, когда придворные партии не могли решиться, кого избрать патриархом, и решали: «Давайте возьмем иностранца». Возможно, Кирилл рассчитывал, что этот сценарий сработает в отношение него в Украине. Его не пришлось применять, но я не думаю, что он сработал бы.

— Ваш статус в Русской православной церкви. В интервью «Фонтанке» вы сказали, что вам удалось перед тем, как был снят этот мораторий на решение патриарха лишить вас сана, что-то придумать и найти какой-то правовой вариант, чтобы остаться духовным лицом. Что это за вариант, вы по-прежнему в православной церкви?

— Не буду вносить уточнения. Рука Москвы довольно длинная, даже в церковной области.

— В Праге вы уже каким-то образом устроились, город для вас не чужой. Там есть люди, которые вас знают с детства. Прага для вас — временная остановка? Вы написали, что рассматриваете ваш отъезд как сезонную миграцию. Этот сезон сколько может продлиться?

— Вы заставляете меня вспомнить анекдот, как пограничник спрашивает въезжающего российского гражданина: «Вы к нам на ВНЖ или ПМЖ?». — «Я на ППЖ». — «Это как?» — «Ну, пока Путин жив». Для меня было бы психологически удобно вернуться, по состоянию возраста, если бы были понятны правила игры. Я был бы готов даже вернуться в Советский Союз, но хотя бы в тот Советский Союз, в котором было понятно, что за рассказанный анекдот тебя не отправляют в тюрьму. Этого ведь не было даже в андроповские времена. А сейчас полный беспредел. Власть устроила обществу психологический террор. За что угодно тебя могут наградить и, напротив, очень жестко наказать.

— Сейчас, как никогда, церковь не только близка к власти, но и может оказывать влияние на какие-то решения. Последняя тема, которая очень сильно обсуждается, — выступление патриарха по поводу абортов и введения какой-то ответственности за склонение к аборту. Как вам кажется, насколько влияние церкви и то, что она предлагает государству и обществу, реально?

— Во-первых, это не влияние на сердцевину государственной политики. Это периферия, церковь отстаивает свои интересы, это не вопрос вмешательства в чисто государственную жизнь. Это вопрос морализации.

Здесь, с точки зрения государства, речь идет о том, что они стали заложниками своими собственной идеологии. Им нужно пояснить: мы ведем священную войну. Чтобы вести священную войну, нужны некие сверхценности. Нельзя сказать, что мы хотим какую-то территорию завоевать. Нужно найти идеологическое оправдание. Нужно врага придумать соответствующего масштаба. Отсюда бесконечные разговоры о сатане, дьяволе, «мы воюем с сатанизмом», в пропаганде слово фашизм и сатанизм — одно и то же.

Чтобы придать глобальный характер этим событиям, говорится о том, что мы воюем за традиционные и семейные ценности. И мы создаем некий «новый Коминтерн» вокруг традиционных ценностей, традиционной семьи. Здесь с нами католики, баптисты, мусульмане, иудеи, буддисты, все с нами за семью, которой угрожают эти голливудчики, гомосексуалисты.

Любой работяга в любой пивнушке с этим согласится, с таким пониманием духовности. Ага: значит ты против гомосексуалистов, значит, ты особо духовный человек. И тебе все можно в порядке борьбы за свою духовность. Патриарх ловит Путина на слове. Семейные ценности? А в пакет семейных ценностей входит борьба с регулированием рождаемости. Поэтому изволь доказать на деле.

— Там аргументация была связана с демографической ситуацией, то есть совсем не церковная.

— Церковных людей не надо в этом убеждать, они и так против абортов. Поэтому используются демографические аргументы, вполне уместные в этой теме. Сверхзадача понятная: запретить аборты целиком. Но Кремль это не радует никак. Российское общество достаточно социалистическое, левацкое по массовым настроениям. Считается, что право женщин на аборт — одно из главных достижений советской власти. И это вошло в массовое сознание. И сейчас у Путина задача не допускать никаких разногласий и волнений. Тематика поднимаемая патриархом Кириллом для Кремля крайне неудобна. Поэтому Кремль не рад.

— То есть это не согласованная позиция?

— Может быть, согласованная, силой вытащенная таким шантажом. Мы отрицаем разврат, который приходит с Запада, а сами что делаете? Это не есть серьезное влияние на государственную политику.

— Должно ли государство такие меры, как запрет абортов, предпринимать? Или это приведет к обратной реакции?

— Я специально от этой темы уходил, потому что я не специалист. Церковь, в которой я начинал открывать свой рот и церковь современная довольно разные сообщества. У церкви много голов, ртов, профессионалов, врачей, которые могут об этом компетентно говорить, при этом христианских убеждений. Лучше них я все равно не скажу. Если кто-то о чем-то говорит лучше меня, я замолкаю, говорю: слушайте его или ее.

Начиналась эта история с чего: церковь требовала запретить государственным клиникам делать аборты, используя обстоятельство, что есть масса частных клиник. Логика была такая: я налогоплательщик, я плачу деньги в госбюджет и на мои деньги государственная клиника совершает деяние, которое я считаю преступлением, поэтому я прошу: «можно не за мои деньги». Если это частная клиника частной гражданке такое делает, то меня это не касается.

Поэтому я в изумлении, я пропустил этот момент, когда произошла эта эволюция в церковных требованиях. Все ровно наоборот стало.

Военнослужащие во время Божественной литургии в Воскресенском соборе — главном православном храме, обслуживающем Вооруженные силы РФ, недалеко от Кубинки, Московская область. Фото: Вячеслав Прокофьев / ТАСС / Forum

— Что ждет Русскую православную церковь через 5–10 лет, независимо от того, будет ли Путин президентом? Возможна ли какая-то революция в церкви, изменения и реформы? Или же церковь уйдет в консервативную сторону, закроется, попытается реализовывать консервативные сценарии своего поведения? И как будут складываться отношения церкви и общества с учетом того, что, как вы сказали, российское общество достаточно социалистическое по своей натуре, консервативные ценности в нем не очень популярны?

— Самое плохое, что может произойти с церковью русской, она станет как польская церковь. Она живет, ее никто не трогает — неуловимый Джо, который никому не нужен. И польская церковь не считает нужным реагировать на события польской политической, культурной, спортивной жизни, и польское общество не особо интересуется [православной церковью]. Психологически это максимально комфортно.

Если в России установится такой режим, что православным скажут — «все, достали, уйдите с политической арены», то большинство православных, клириков вздохнут: «слава Богу, как надоел этот активизм навязанный». Для батюшек идти в [светские] школы — психологически невыносимо. Если ты идешь за пределы храма к молодежи, ты отказывается от своей привычной социальной роли, потому что в храме ты сверху вниз на всех смотришь. А студенты могут с фрондой встретить, не согласиться. Это неуютно. Если вдруг резко «рубильник выключат», то церковный аппарат будет себя чувствовать хорошо.

— Закрытие в своей скорлупе.

— Так и прекрасно. Тогда настоящая миссия возродится. Когда миссия [идет] не через политические аппараты, а миссия доброго дела, слова. Это никто не запретит.

— По поводу ситуации в Украине, где православная церковь оказалась в непростом положении. Как бы вы оценили все то, что происходит вокруг Лавры и в более широком контексте вокруг православной церкви в Украине?

— Я против применения полицейского насилия в решении религиозных дел. Государство является собственником Киево-Печерской Лавры. Как собственник, оно имеет право менять арендатора. Но в то же время ситуация получается очевидная. Всенародный референдум по церковному вопросу проходит в Украине каждое воскресенье, когда люди ногами голосуют, [идут] в тот или иной храм, и никто их не понуждает идти туда или сюда. И это голосование четко показывало, что большинство в украинской православной церкви так или иначе аффилировано с московской.

Я в 2014 году как-то сказал, что первый российский танк, который пересечет украинскую границу, похоронит Украинскую православную церковь Московского патриархата. Но этого не произошло. Переход в автокефальные церкви — там большой ассортимент есть, как минимум греко-католики, ПЦУ, массового перехода нет, ни прихожан, ни священников, ни епископов.

— А будет ли расплачиваться Русская православная церковь за войну, ее позицией и в России, и в мире? Не означает ли, что те весомые позиции, которые были у РПЦ, подорваны, и из-за границы по-другому смотрят на РПЦ как на часть государства, которое ведет войну против соседней страны?

— А какое дело тамбовскому епископу, как на него смотрят в Швейцарии?

— А патриарху и его окружению?

— Я поверю отцу Кириллу Говорону, который лучше меня знает патриарха. Отец Кирилл полагает, что для патриарха Кирилла это повод для переживаний и фрустрации. Потому что он привык к путешествиям в западный мир, его юность прошла в Швейцарии. То, что он персона нон грата — его нервирует. Но плюшки к нему идут широким потоком, беднее он от этого не становится, меньше не ест. В этом смысле у нас безответственная власть. Серьезного дискомфорта там нет.

Это неудобство, но зато у [РПЦ] появилась суперцель. Очень уютно себя чувствовать — президент и телевизор заговорили их словами. Озвучивают те штампы, которые они долго вкладывали еще в 90-е годы насчет сатанинского Запада. Для них это время триумфа.

Беседовал Ян Моравицкий