«Открываю глаза и вижу над головой небо». Монолог женщины, которая выжила в роддоме №3 Мариуполя, но потеряла ребенка
Виктория и Владимир Шишкины. Фото: личный архив Коллаж: «Вот Так»
Виктория Шишкина 9 марта 2022 года потеряла нерожденного ребенка и чуть не стала вдовой. Малыш должен был появиться на свет в Мариуполе в роддоме № 1, но погиб в роддоме № 3 под российскими бомбами, так и не сделав свой первый вздох. На следующий день женщина могла потерять мужа: он попал под обстрел и остался инвалидом. Мы публикуем рассказ Виктории и ее супруга о том, как им удалось выжить и найти друг друга в хаосе войны, пережить оккупацию и уехать в Германию.
Никаких выходов нет
До сих пор есть те, кто считают, что это неправда. Но я была в этом пекле. Я это пережила. Хочется рассказать всему миру, что там было. Потому что это моя реальность до сих пор.
Мне очень сложно выносить ребенка. Первого малыша я потеряла в 2019 году. Преждевременные роды на пятом месяце. Я очень хотела ребенка, буквально вымаливала его. Спустя полтора года я забеременела вновь. Всю беременность сохранялся риск преждевременных родов. Я почти все девять месяцев лежала, делала все, чтобы сохранить ребенка. Мне нужно было продержаться до 36-й недели. И все шло благополучно. Скоро должен был родиться сын. Большой мальчик — 3700.
24 февраля я была в роддоме №1 Мариуполя в Ильичевском районе. Мы проснулись с девочками от громких звуков. Было 4 или 5 утра. Этот роддом в районе завода Ильича, там рядом блок-пост. Мы начали спрашивать друг у друга:
«Что это? Вы слышали? Что это такое?»
Что-то взрывалось. Звуки были громкие, отчетливые. Начали звонить родным, читать новости. Узнали, что бомбы падают по всей Украине. Мы находились в палате, в подвал не спускались. Нам сказали, что город окружен, никакой эвакуации, никаких выходов нет.
Мы думали, что скоро все закончится. Война не войдет в город. Потом отключили свет. Мы переживали за себя, за наших еще нерожденных детей, за малышей, которые только что родились. Мы не знали, что нам делать — куда прятаться, куда бежать? Для меня невозможно было бежать. Потому что у меня постоянная угроза выкидыша. Я должна быть под присмотром врачей.
Через два дня обесточили весь район. Начала пропадать мобильная связь. Еще два дня мы провели без света. Периодически включали генератор.
Радовалась, что меня везут в третий роддом
Взрывы становились все громче. Это было похоже на раскаты грома, которые становились все сильнее. Нам было очень страшно. Вокруг рушились дома. 27 февраля пришли врачи и сказали, что нам нужно срочно эвакуироваться. Генератор будет еще работать максимум час. Весь район очень сильно обстреливается. Нам выдали наши медицинские карты, вещи. Приехали МЧС. Беременных развозили в два роддома — в третий, который находится в центре города, и в роддом №2 в Левобережном районе, где «Азовсталь».
Я радовалась, что меня везут в третий роддом, в центр. Потому что там было относительно тихо. Я лежала в палате на втором этаже у окна. Там было еще пять беременных. Все на последних сроках. Все должны были вот-вот родить. Мы высчитывали, кто за кем. Говорили: «Ой, ты совсем скоро, а ты за ней». Всего в роддоме было около 30 человек. Беременные и мамы с новорожденными. Детей пять или шесть. Их в боксах спустили в подвал.
Когда выла сирена воздушной тревоги, мы со всеми вещами спускались в подвал, потом поднимались.
Восьмого марта ко мне приходил Вова, мой муж. Он меня поздравил с праздником, принес продукты. Это был вторник. У меня срок подходил, и я думала, что к пятнице 11 марта я уже могу родить. Я сказала мужу, чтобы он не приходил каждый день, потому что страшно, стреляют и пешком далеко идти. Транспорт уже не ходил.
Перед 9 марта каждый день были обстрелы, мы слышали, что взрывы все ближе и ближе к центру. Но 9 марта стало тихо. Не выли сирены, не было даже взрывов. Мы пообедали и уснули в этой тишине…
Это произошло в одно мгновение, в одну секунду
Я открываю глаза и вижу над головой небо, вижу, что лежу на краю пропасти вся в крови. Ноги, рука, живот — все в крови. Всю палату как-будто кто-то подкинул и завязал узлом: шкафы, кровати, лампы, штукатурка, бетонные блоки — все вперемешку. Половина моего тела под завалами. Сильно придавило правую ногу.
Горящий автомобиль у поврежденного обстрелом родильного дома в Мариуполе, Украина. 9 марта 2022 года. Фото: AP Photo/ Евгений Малолетка / East News
Все тело ранено, рука левая в крови, мне кажется, что половины руки нет, висят сухожилия. Я вижу, что ранена в живот. Все тело в осколочных ранениях. Весь халат, в котором я была, пропитан кровью. Я вся в стеклах, бетоне, штукатурке. Я лежу на них, они вокруг и на мне. У меня сильный звон в ушах. Я не понимаю, где все. Почему была полная палата и нет никого?
Одна девочка лежала сзади меня, у нас кровати стояли спинками друг к другу — я лежала лицом к окну, а она к двери. Она кричит:
«Убейте меня! Убейте! Я не хочу жить!»
Я не могу пошевелиться, я как-то краем глаза смотрю на нее — она вся в крови, у нее оторвало ногу и она кричит. Мне страшно слышать ее крик. Я зову на помощь, насколько это возможно, чтобы нас услышали и нашли. Появились врачи, МЧС, военные. Они пытаются к нам пробраться. Девочку эту забирают первой, потому что она ближе ко входу, легче к ней добраться.
Ко мне долго подбираются — нужно разобрать завалы, они пытаются меня вынести прямо на окровавленной простыне, потому что никак не могут подобраться ко мне с носилками. Время идет, я теряю очень много крови. Наконец они достают меня, что-то колют в руки, в ноги.
Медицинский работник внутри поврежденного обстрелом родильного дома в Мариуполе, Украина. 9 марта 2022 года. Фото: AP Photo/ Евгений Малолетка / East News
Я в очках уснула перед взрывом, они целы и на мне. Это хорошо, потому что у меня плохое зрение. И когда меня выносят на улицу, я четко вижу, как идет снег крупными, такими крупными хлопьями. Он ложится мне на живот.
Владимир
Муж Виктории 10 марта шел со знакомым в магазин, чтобы купить продуктов для жены и идти в роддом. Связь в городе работала плохо и он не знал об обстреле.
Виктория и Владимир. Фото: личный архив
Я не дошел, был обстрел, взрывалось все везде. Спрятаться негде. Знакомого убило, а меня ранило. Мне раздробило ногу. Я звал на помощь. Какой-то незнакомый человек мне помог. Он наложил жгут, остановил машину на дороге. Меня привезли в больницу Мариуполя. Там было очень страшно находиться. Больницу бомбили со всех сторон. Очень много раненых. Люди лежат в коридоре на полу. Нет света. Когда делают операции, включают генератор. Очень мало еды и воды.
Еду дают только вечером, один раз в день. В чашку для чая наливают юшку с макаронами или с одной-двумя картошками. Они пытаются сделать хоть что-то, чтобы люди у них не поумирали от голода. Литр воды дают на два-три дня. Ее приходится растягивать. Мне сделали операцию, пытались спасти коленную чашечку. Но у них не получилось.
Меня обезболивали, но не каждый день. Медикаментов не хватало. Перевязки мне делали только раз в три-четыре дня. Из-за этого началось заражение. Я провел там три недели. Почти все время был в сознании, странно даже. Потом меня повезли в какой-то полевой лагерь, я не помню, где это. Там мне хотели ампутировать ногу.
Они увидели, что она потемнела, началась гангрена. Срочно нужно было что-то делать, потому что я мог умереть. На следующий день меня отвезли в Донецк и там ампутировали ногу. Ампутировали очень высоко.
В Донецке была еда, там мне делали перевязки каждый день. Я не мог никак связаться с Викой. Я ничего не знал о ней и о ребенке. Но я думал, я надеялся, что с ней все в порядке и она где-то с малышом в безопасности.
Виктория
Вику из уничтоженного третьего роддома повезли в роддом №2 Мариуполя в Левобережном районе. Там и новорожденные, и роженицы находились в подвале. Там же, в подвале, принимали роды.
Я очнулась в скорой помощи, — рассказывает Вика. — Меня везли в единственный уцелевший роддом, в Левобережном районе. Я не знаю, как они туда добрались. Мост между центром города и Левым берегом взорван. Они ехали в объезд. Из 3-го роддома я была самая пострадавшая из выживших. Моя соседка, чьи крики я слышала, умерла вместе с ребенком. Это ее на известной фотографии несут на носилках.
Соседку Виктории, раненную во время российского обстрела, эвакуируют из роддома в Мариуполе, Украина, 9 марта 2022 года. Фото: AP Photo / Евгений Малолетка / East News
Я теряла очень много крови. Давление упало до 60 на 40. Врачи рассказывали, что боялись меня не довезти. Они думали, что не спасут меня. Врачи меня отвлекали, постоянно говорили: «Не спи, не спи, тебе нельзя спать». По дороге меня завозили в хирургию, вынимали осколки и зашивали. Но я этого не помню.
В подвале второго роддома мастерили операционную. Они принесли стол, инструменты.
Я помню очень холодный железный стол. Окна заткнуты матрасами и забиты досками. Очень холодно. Нет тепла, нет света. Горят какие-то свечи. Мне нужен кислород. И мужчины, которые тоже в этом подвале, откуда-то притащили огромный кислородный баллон. Очень, очень холодно на этом железном столе. Меня трясет, зуб на зуб не попадает. Сильно хочется спать…
Мне делают операцию. Достают ребенка. Он уже неживой. Генератор перестает работать. Врачи заканчивают операцию, зашивают меня при свете фонариков на мобильных телефонах.
Мне потом сказали, что ребенок принял весь удар на себя. Было прямое попадание в него, в матку. Мне никак не могут остановить кровотечение, хотят вырезать матку. Врачи боятся, что я не выживу. Каким-то чудом им удалось остановить кровотечение. Операцию мне сделали в 7 вечера 9 марта. Сразу после операции врачи меня разбудили. Положили на кровать.
Очень холодно, меня пытаются согреть одеялами, простынками. У меня нет никакой одежды. Халат же был весь в крови. Девочки, которых привезли вместе со мной, рожали уже в этом в подвале.
Там, под роддомом в подвале, было примерно 170 человек. Это роженицы, мамы с новорожденными, сотрудники роддома, люди из соседних домов с детьми. Очень много детей. Приходят и просят пустить в подвал с детьми. Еды и воды очень-очень мало. Я не знаю, как мы выжили. Люди приносили свои запасы и делились ими. Иногда давали рыбу. И это настоящий праздник…
Это фантастично, нереально, что в тарелке маленький кусочек рыбы или мяса. На костре жарят лепешки из муки и воды. Это вкусно, очень вкусно. Мы мечтаем о хлебе, его нет совсем. И так хочется хлебушка, хотя бы сухарик.
Когда бомбят очень сильно и нельзя выйти на улицу, готовят прямо в подвале. Есть одно помещение с окошком. Нам все время очень страшно — мы не знаем, выйдем ли мы оттуда. Кажется, что роддом обстреливают со всех сторон. Постоянно грохот взрывов, как будто долбят в стену.
Женщина держит новорожденного ребенка в подвале, Украина. Снимок носит иллюстративный характер. Фото: AP Photo/ Ефрем Лукацкий / East News
15 апреля пришли российские военные
Мой мобильный телефон, все документы, все осталось в третьем роддоме. В Мариуполе нет никакой связи. Я постоянно думаю о муже, о семье. Я знаю, что мой отец, сестра и ее двое детей находятся на Левом берегу. У нас квартира в районе «Азовстали». Там очень сильно бомбят… Я все время думаю о муже, что с ним. Я понимаю, почему он ко мне не приходит. Сильные обстрелы. Но так жутко, страшно, убийственно не знать, что с родными.
Очень тяжело без воды. Дают по литру воды на два-три дня. Это и попить, и запить лекарства. Мне колют антибиотики и нужно еще пить антибиотики в таблетках. Мыться невозможно. Голову не мыла два месяца. Унизительная, стыдная проблема с туалетами. Невозможно смывать. И в туалетах ужасное зловоние. Швы болят, и рана на ноге не заживает. Я почти не сплю. Иногда ночью удается заснуть на несколько часов.
15 апреля к нам в подвал пришли российские военные. Они захватили эту территорию. Они говорят руководству больницы: «Все должны уходить. Этот район будут сильно бомбить, и вас может тут завалить». Они сказали всем уходить в район Восточный, который они оккупировали.
Если кому-то некуда в Мариуполе эвакуироваться, нужно ехать в село Безыменное через Россию на пункт фильтрации. Хорошо, что они нормально попросили, без угроз. Страшно. Они пришли с автоматами. Думаю, хоть бы только не расстреляли нас всех в этом подвале. Они говорят, что мы все должны уйти до 12 [часов] дня. Мы собираемся.
Они нам с транспортом никак не помогли. Все добираются сами. Кто-то пешком, кто-то на своих машинах. Люди подвозят друг друга. Меня забрали к себе домой сотрудники роддома. У них цела квартира.
Фильтрация
Первое время мы пытаемся добыть еду и воду. В одной школе на Восточном записывают в очередь на получение гуманитарной помощи, в очередь к врачам, в очередь на перезахоронение родственников со дворов. Один день — одна улица получает гуманитарку, другой день — другая. Когда приходит время твоей улицы, нужно целый день стоять, чтобы что-то получить.
Мы стоим, меняя друг друга с раннего утра до ночи. Я ищу связь. В одном месте есть мобильная сеть, но ловится через раз. Я пытаюсь вспомнить телефоны родных. И каким-то чудом вспоминаю номер телефона своей близкой подруги, с которой жила в одном доме . Я ей пишу в вайбер, и она мне отвечает:
«Вика! Ты жива! Слава богу! Все тебя ищут».
Я узнала, что моя сестра в пункте временного размещения под Петербургом, а муж в Донецке. Подруга не знала, как мне сказать, что Вове ампутировали ногу. Когда я узнала, у меня был сильный шок. Но я думала, что он жив, для меня это самое главное.
Я стала искать возможность уехать в Донецк. Для этого мне сначала надо получить справку-разрешение перемещаться по территории РФ, так как у меня нет никаких документов. Ее дают в налоговой Мариуполя. Я стояла за ней несколько дней.
Потом нужно пройти фильтрацию. Ее проходили в селе Безыменное. Там люди по несколько недель ждали фильтрации. Мне помогли сотрудники роддома. Они привезли меня туда на машине больницы с красным крестом. Мне дают номерок 500. Сотрудники роддома объясняют военным, что у меня ранение, я потеряла ребенка и мне нужно в Донецк к мужу.
Я показываю им свою рану на животе, на ноге, справку о смерти ребенка, которую мне дали в роддоме, пропуск на перемещение по территории РФ. Меня пускают на фильтрацию без очереди.
Допрашивают три часа. Задают вопросы:
«Где я жила? Кем работала? Почему мой муж ранен? Кто он? Знаю ли я кого-то из батальона “Азов”?»
Берут отпечатки пальцев, фотографируют. Это тяжело выносить. Как будто я сделала что-то преступное. Потом нужно записаться на автобус в Донецк. Они ходят редко. И при записи надо снова объяснять, куда еду, к кому еду и почему мой муж ранен. Это выматывает.
В дорогу мне дают с собой гуманитарку — консервы, макароны, масло и хлебушек. Я до конца не понимаю, как я буду в Донецке. Я очень хочу увидеть мужа, а там разберемся. Мы никогда с ним так надолго не расставались.
Владимир, муж Виктории. Фото: личный архив
Дорога в Германию
Я испугалась, что Вова такой худой, когда увидела его. Мы оба расплакались. Мы очень тосковали друг без друга. Мы привыкли все время быть вместе, поддерживать друг друга. Быть на расстоянии тяжело для нас.
Я говорю ему, что самое главное — он выжил, мы вместе. Мы преодолеем все, что нам предстоит. Он, оказывается, очень боялся, что я его брошу, потому что кому нужен инвалид? И он не понимал, как дальше жить без меня. Я говорила:
«Мы будем вместе! Мы снова все будем делать вместе — искать, где нам жить, как лечиться. Я приехала, я буду рядом. Ты молодой, ты будешь жить».
Мы очень много говорили о том, что было с нами за эти полтора месяца. Плакать вместе приносило облегчение.
Виктория с мужем Владимиром. Фото: личный архив
Я поговорила с главврачом, рассказала, как потеряла ребенка, что у меня до сих пор не зажила нога и мне нужно лечение. Нас с Вовой положили в одну палату. Мне лечат ногу. Она в очень плохом состоянии. И врачи боятся, что ее придется ампутировать.
Хорошо, что в Донецке есть еда. Нас кормят. Нам дают хлеб. Но там тоже бомбежки. Сильные взрывы, трясутся окна. И мы очень боимся — все, что было в Мариуполе повторится здесь. В больницу приходили волонтеры. Они помогали с одеждой, едой. Мы остаемся там до середины мая.
Моей сестре в пункте временного размещения в Тихвине помогали петербургские волонтеры. Она рассказала им о нас, о том, что нам нужно лечение. И нам помогли. Я не знаю, что бы мы делали, если бы этого не случилось.
Волонтеры оплатили нам переезд из Донецка в Таганрог, из Таганрога — в Ростов-на-Дону и оттуда — в Петербург. В каждом городе нас встречали и отвозили на вокзал, провожали до автобуса или поезда. У нас же не было ни денег, ни одежды.
По дороге в Питер у Вовы поднимается высокая температура (+40), его трясет, тошнит. На нескольких станциях прямо в поезд приходили врачи — это тоже организуют волонтеры. Они делали уколы и контролировали состояние. Нас предлагали снять с поезда. Но нам нужно доехать до питерской больницы, очень нужно.
Волонтеры договорились со скорой, и она приехала прямо на перрон в Петербурге. Вову и меня сразу отвезли в больницу. И муж провел там месяц. Оплачивали все тоже волонтеры. И они предложили нам ехать в Германию. Там можно сделать протезирование. В России не предлагали протезирования, так как нога отрезана очень высоко.
Мы никогда не были за границей. Нам страшно ехать. Но какой у нас выход? Это шанс, что Вова будет ходить. В Германии нас встретили немецкие волонтеры, отвезли в больницу. Там мы провели еще месяц. Выясняется, что у Вовы лихорадка из-за воспаления осколка кости. Они его нашли и удалили. Мне делали перевязки, и рана на ноге зажила.
Мы приехали в Германию 20 июня. Мы здесь уже 10 месяцев. Город нам выделил квартиру на первом этаже. Большинство беженцев живет в лагерях и общежитиях, но нам из-за того, что у Вовы нет ноги, дали квартиру. Мы получаем пособие 451 евро на человека. Это немного, здесь все дорого, но мы стараемся, чтобы хватало на месяц. Учим немецкий. Каждый день занятия. Это очень сложный язык, непросто его учить. Но нам сейчас он очень нужен. В декабре Вове делали еще одну операцию, так как рана не заживала.
Мы уже полтора месяца ждем решения страховой компании про протезу. Беженцам протезы в Германии оплачивают страховые компании. Вова старается развивать оставшиеся мышцы. Ему нужен очень сложный особенный протез (для него уже сняли мерки. — Ред.), так как ноги почти нет и протез не к чему крепить.
Мы не знаем, что будем делать дальше. Я работала химиком на заводе Ильича, Вова до февраля прошлого года был строителем. Мне 38 лет, Вове 32. Кто мы теперь? Где нам жить? Мы не очень хотим оставаться в Германии. Больше всего мы хотим домой. Но дома у нас нет.
Мы не знаем до сих пор, как справиться с тем, что с нами произошло. Тут постоянно летают самолеты, один за одним. Привычное дело. И от них такой сильный гул. Как только я слышу самолет, у меня сердце выскакивает, паника, я не знаю, куда бежать, куда прятаться. Я молится начинаю, потом думаю: «Ну что я делаю?» Но не могу справиться с этим. Трамваи здесь гудят как скоростной поезд. Я знаю, что это трамвай, но слышу взрывы, баханье. Думаю: «Что это? Что опять летит?»
Мы сидим на уроке немецкого в центре города. Раскат грома, но все такие спокойные, даже не шевельнутся, а у меня страх — сейчас бросят бомбу и куда они ее бросят.
Рассказ записала Евгения Хацкевич
