«С фашистской силой темною, с самою, блядь, собой». Михаил Эдельштейн — о самом смелом литературном журнале России

В январском номере саратовского журнала «Волга» опубликованы новые стихотворения поэта Германа Лукомникова. Эксперты характеризуют подборку как «невероятную по политической смелости и откровенности — не в ущерб качеству текстов» (критик Валерий Шубинский) и «важнейшее событие не только в поэтической, но и в общественной жизни современной России» (литературовед Олег Лекманов).

Действительно, за 11 месяцев войны ничего подобного в российских «толстых» журналах не появлялось. Среди нескольких десятков вошедших в подборку текстов Лукомникова есть, например, такое четверостишие, которое уже некоторое время гуляло по соцсетям:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною,

С самою, блядь, собой.

Или еще более жесткое и «персональное»:

Люди добрые! В целом мире

Есть ли тот, кто б его нагнул?

Замочите его в сортире

И скажите: «Он утонул».

Конечно, вызывает восхищение позиция журнала, напечатавшего такое — под скрип закручиваемых день ото дня гаек, рискуя стать легкой добычей поощряемых властью стукачей. Любопытно, однако, что после нескольких десятилетий разговоров о конце толстожурнальной культуры именно журнальная публикация вызывает такую бурную реакцию — воспринимается как веха, знак того, что «вынужденная общественная немота дает течь» (со слов писательницы Майи Кучерской).

Обложка журнала «Волга»

В соцсетях антивоенные стихи печатались с первого дня вторжения в Украину — и некоторые из них собирали сотни, если не тысячи репостов. Вышла даже антология антивоенной поэзии, где в числе нескольких десятков авторов участвовал, кстати говоря, и Лукомников. Она была замечена, отмечена, но все же не вызвала такого всплеска восторга и благодарности, как нынешняя подборка в «Волге».

Почему? Вероятно, именно потому что откуда-то неожиданно вынырнуло, казалось бы, уже ушедшее в историю представление, что литературный процесс движется прежде всего толстыми журналами.

Но все же тут дело не только в политике, но и в поэтике, и в личности автора. 60-летний Герман Лукомников, в начале 1990-х прославившийся под псевдонимом Бонифаций, – не только «лучший из русских игровых поэтов» (по мнению критика Льва Оборина), но и одна из самых ярких фигур литературной жизни Москвы последних 30 лет. Колоритный бородач, звезда поэтических слэмов, блестящий исполнитель собственных текстов, культуртрегер, один из составителей антологии «Русские стихи 1950–2000 годов» — это все он. Живет — и это, конечно, тоже важный фактор — по-прежнему в Москве.

Знаменит Лукомников стал благодаря стихотворным афоризмам («Вкусней становятся бараны / Когда им сыплют соль на раны») и текстам, построенным на игре с цитатами («Однажды два ежа, бля / Упали с дирижабля / Упали с дирижабля / Два маленьких ежа / Представьте себе, представьте себе / Упали с дирижабля / Представьте себе, представьте себе / Два маленьких ежа»).

За десятилетия у него сложился вполне определенный образ. Стихов настолько «прямого реагирования» от Лукомникова вряд ли ждали, и этот контраст тоже, вероятно, сыграл свою роль в реакции на его новую подборку.

Лукомников никогда не был ровным автором. Собственно, та манера, в которой он работает, вообще не предполагает сплошных удач, более того — не предполагает самого понятия поэтической удачи, «шедевра». Новая подборка — не исключение. И все же в ней есть один очень важный момент, а именно отрефлексированное ощущение неуместности и невозможности поэзии на фоне всего происходящего.

В самом начале напечатанной в «Волге» подборки есть такой текст:

жить

стало

тошно

слов нет

А заканчивается она четверостишием:

Кто-то не вылез из-под завала,

Чьи-то висят кишки,

А я тут сижу как ни в чем не бывало,

Пишу об этом стишки.

Это не просто фиксация внутреннего состояния самого поэта и его читателей, но и первые подступы к тем «стихам после Бучи», которые надолго станут основным содержанием русской поэзии после того, как все это закончится. Если, конечно, после того, как все это закончится, еще будет существовать русская поэзия.

Михаил Эдельштейн