«Я открыл глаза и подумал: “День первый”». 17-летнего Егора Балазейкина приговорили к 6 годам колонии. Его родители дали интервью «Вот Так»
Егор Балазейкин 28 февраля 2023 года бросил бутылку с самодельным коктейлем Молотова в железную дверь военкомата города Кировска (Ленинградская область). В эту среду, 22 ноября, суд приговорил школьника к 6 годам лишения свободы. Его родители, Татьяна и Даниэль Балазейкины, рассказали «Вот Так» о том, как подростки живут в СИЗО, про уголовное дело, которое изменило отношения в их семье, и по каким моментам они скучают больше всего.
Ученика элитной 166-й гимназии Петербурга задержали 1 марта и поместили в отделение для несовершеннолетних СИЗО-5 (малолетка. — Ред.). Как впоследствии объяснил Егор, в феврале он решил поджечь военкомат в знак протеста против мобилизации и из-за смерти дяди, который погиб в Украине в июне 2022-го.
Сначала Балазейкину вменили статью об умышленном уничтожении или повреждении имущества (ст. 167 УК РФ). Позже обвинение переквалифицировали на особо тяжкую статью — «террористический акт» (ч. 1 ст. 205 УК РФ) за две попытки поджога. Хотя во второй раз, в Петербурге он лишь подошел к зданию военкомата. Последнее слово Егора в суде можно прочитать здесь.
Подросток неизлечимо болен. В восемь лет ему диагностировали аутоиммунный гепатит (хроническое воспалительное заболевание печени. – Ред.). В СИЗО у него развилась вторая стадия фиброза печени.
До наступления совершеннолетия Егор будет содержаться в воспитательной колонии, после его переведут в исправительное учреждение для взрослых. Адвокаты Балазейкина подадут апелляцию на приговор.
Корреспондентка «Вот Так» Ирина Новик поговорила с родителями Егора — Татьяной и Даниэлем.
Про приговор
Татьяна: Мы понимали, что никаких таких сюрпризов не будет. У нас в стране наконец стабильность. Все стабильно, все предсказуемо и ожидаемо. С самого начала Егор нас настраивал на то, чтобы мы морально подготовились к обвинительному приговору и к определенному сроку. Но полного осознания, что это нашему сыну дали 6 лет, еще нет. Я сегодня проснулась и первые мысли, естественно, про Егора, про заседание. Кажется, что это с кем-то другим происходит, не с нами. Как бы мы к этому не готовились.
Даниэль: Егор сказал: «Пожалуйста, прошу вас, не будьте оптимистами, готовьтесь. Будет реальный срок. Я готов. Я поеду в Архангельск. Я это знаю. И вы готовьтесь к этому».
Татьяна: Когда Егора арестовали, нам дали адвоката по назначению, Оксану Дюжакову. Она работала не с нами, а со следствием. Она добилась переквалификация со 167-й статьи на 205-ю. И она совершенно грубо мне сказала: «Надо было заниматься воспитанием ребенка». Потом, конечно, мы нашли платных адвокатов, но было поздно. Можно было вообще без адвокатов обойтись, потому что [Дюжакова] сделала все, чтобы дело пошло туда, куда им нужно было. У меня презрение к ней жуткое просто. Я буду ей сниться. Она будет помнить про нас.
За девять месяцев, пока все это тянется, я пожалела, что не пошла на прокурора учиться. Такая работа прекрасная. Просто говоришь: «Поддерживаю. Возражаю». Вообще ничего делать не надо. Думать своей головой не надо. Тебе сказали, что делать, и ты четко идешь в этом направлении.
Прокурор (старший представитель прокуратуры Ленинградской области Владимир Михайлов. – Ред.) на последнем заседании либо заснул, либо у него телефон на коленях лежал, и он туда уставился. То есть ему это все было совершенно неинтересно. Но самое важное, что после заседания, когда уже огласили приговор и все ушли из зала, он тут же, не стесняясь нас, позвонил кому-то и отчитался: «Все закончилось, дали 6 лет, как договаривались». Мне так интересно стало. Я думаю, кому он звонит? То есть они с кем-то договаривались, что будет 6 лет.
Мне кажется, мы сделали все, что было в наших силах. Все, что в законном поле было позволено сделать. Можно было, конечно, более тщательно подготовиться к экспертизам. Но так получилось, что нужных экспертов мы нашли буквально в последний момент. Большего, мне кажется, невозможно было сделать. Хотя, может быть, можно было вызвать дополнительно на допрос свидетелей обвинения, потому что очень много несостыковок. Может быть, можно было сделать что-то еще, но нам бы отказали во всех этих ходатайствах.
Даниэль: Все что мы делали – чтобы сегодня смотреть в зеркало без отвращения. Вот и все.
Про войну
Татьяна: Утром 24 февраля [2022 года] Егор меня разбудил и рассказал [о том, что Россия напала на Украину]. Никакого особого отношения, беспокойства у меня не было. Егор правильно вчера на суде сказал: было безразличие. То есть разберутся без нас. Мы на тот момент совершенно аполитичные были. Аполитичные и равнодушные, как Егор сказал. Не ходили на выборы ни на какие. И про Донбасс ничего не знали, если честно. Потому что в ноябре 2014 года Егор заболел и почти полгода лежал в больнице. Извините, но там уже до Украины, до Донбасса и прочего вообще дела никакого нет. Мы занимались его здоровьем и не лезли ни в какие эти дела.
У Егора тоже сначала было нейтральное отношение [к войне]. Он тогда интересовался военной техникой, вооружением. И ему [происходящее в Украине] было интересно только с точки зрения боевой мощи российской армии. Для него было неприятное открытие, что мощи-то нет. Когда появились видео с разбитыми колоннами и погибшими людьми, он задумался о человеческой жизни. Что помимо техники там же еще люди гибнут. А когда пошло много информации про Мариуполь, про Бучу, про Ирпень, ему уже было все равно до всех этих танков.
После Диминой (старший брат отца Егора. – Ред.) гибели его сослуживцы нам звонили, рассказывали про боевые действия, в которых они участвовали. И стало совершенно понятно, что «за ленточкой» происходит совсем не то, что нам здесь рассказывают. И с точки зрения боевой мощи, и с точки зрения целей, и с точки зрения руководства этим всем. И для Егора это стало крайней точкой.
Про Дмитрия, погибшего на войне дядю Егора
Даниэль: Дима был профессиональным военным, майором. Пошел добровольцем. Он нам не сказал, почему он пошел [на войну]. Наверное, чтобы своими знаниям и опытом помочь. Ушел в свой день рождения, 24 апреля. Мы отправляли ему эсэмэски, поздравляли. Но сообщения не доставлялись. И мы поняли, что он уехал. Ничего не сказал, он понимал, что семья начнет его отговаривать.
Татьяна: Потом пару раз какой-то сотрудник оттуда звонил Дане, передавал привет от брата, говорил, что все в порядке, не переживайте. 2 июня Дима сам звонил своей старшей дочери, поздравлял ее с днем рождения. А 4 июня погиб.
У Димы работа была связана с разъездами, он жил в разных городах. И в Питер приезжал раз в год-два. Только последний [перед войной] год приезжал часто, потому что мы бабушку забрали из Казахстана и он приезжал с матерью повидаться. Вся семья всегда относилась к Диме с большим уважением. Егор это видел и относился к нему так же. Когда Егор подрос, они с Димой много беседовали на военные темы. На заседании Егор сказал о том, что больнее всего для него было смотреть на переживания отца. Даня очень тяжело переживал гибель старшего брата. И Егор эти переживания через себя пропускал.
Кроме того, Димина гибель показала ему совершенно четко, что есть смерть и она рядом. До того он об этом не задумывался. А здесь понял, что жизнь небесконечная и заканчивается в любой момент. Из-за боевых действий этот момент приходит раньше, чем положено.
Про попытку поджога военкомата
Татьяна: Егор нам не сказал, что собирается сделать. Что вот родители, я собираюсь пойти бутылки в военкомат побросать. Конечно, мы бы ему не позволили. Нам позвонили ночью из комиссии по делам несовершеннолетнихи и сказали, что Егор задержан по подозрению в поджоге военкомата. Это был, конечно, шок.
Мы поехали туда. И ехали с уверенностью, что мы подпишем какие-то документы, штраф заплатим и заберем Егора домой. Думали, что не могут детей трогать. А 2 марта был суд и его на два месяца отправили под арест. Пока я ждала документы, прокурор, молодая девочка, с секретарем перешептывалась, забыв закрыть дверь. Они говорили о том, что Егор политический преступник. Тогда мы поняли, что они его не выпустят никогда и за этот якобы теракт посадят.
У меня не было никаких сомнений в том, что Егор поступил правильно. Не было злости, что он и свою жизнь загубил, и наши. Я приняла его поступок с первых же дней. А он почему-то думал, что останется один после ареста, что мы его бросим. Для нас это такой шок был. Мы ему сказали: «Ты что, с ума сошел? Как мы тебя бросить можем? Мы тебя поддержим в любой ситуации, которая дальше будет происходить».
Своим поступком Егор хотел нас вытащить на светлую сторону. Чтобы мы сняли розовые очки и посмотрели на вещи честно, как бы это ни было больно. Он говорил на заседании, что мы с мужем очень дорогие для него люди и он не мог позволить нам скатываться в темноту и становиться людоедами. В силу нашей душевной трусости мы не хотели видеть эту правду до конца. После ареста Егора нам ничего не оставалось, как снять эти розовые очки, выйти из своих скорлупок и понять, что мы ничего не исправим, ничего не изменим, но видеть вещи нужно такими, какие они есть.
Про будущее
Мы пока не понимаем, в какую воспитательную колонию его повезут. Егор говорил, что дети после приговора уезжают именно в Архангельскую колонию. Но буквально вчера нам адвокаты сказали, что может, будет другая колония.
У нас с мужем уже мысли о том, чтобы уезжать в Архангельск. Чтобы мы были рядом, пока Егору 18 лет не исполнится. Я репетитор английского, могу спокойно перевести всех детей в скайп. А мужа уволили с работы после ареста Егора.
Даниэль: Уволили 7 апреля с формулировкой интересной: «Ты фирму не любишь». Я работал электриком и включился в работу максимально. Я просто человек такой. Мне пришлось им рассказать, что история про военкомат в Кировске — это мой сын [сделал]. И следователь приходил к начальству, брал на меня характеристику. Может, им просто позвонили из следственного комитета, или Центра «Э», или еще откуда-то и сказали: «Он что у вас еще до сих пор работает? Ну ерундой не занимайтесь».
И до сих пор работу найти не удалось. Пока это шоу продолжалось, у меня не получалось куда-то устроиться. Потому что у нас то передача в СИЗО, то свидание, то суды, то апелляция, то встреча с адвокатами. Кому я нужен с таким графиком?
Про сотрудников СИЗО-5
Татьяна: 15 марта я первый раз пришла в СИЗО на свидание с Егором. Меня сначала проводили к начальнику. И он отнесся по-человечески, дал мне свой мобильный номер. Говорит, будем на связи, если что, звоните, будем помогать, где можем. И помогал.
Даниэль: Сотрудники СИЗО-5 — начальник, его замы, воспитатели — работают в системе, но остались людьми. Например, мы договорились о том, что Егору будем передавать учебники и книги. Потому что нам сказали, что в библиотеке СИЗО 10 тысяч книг, вся классика есть. Но оказалось, что кроме Дарьи Донцовой у них там нифига нету. А потребность в чтении у Егора великая. Он готов книги на письма променять.
Татьяна: Отношение человеческое, в первую очередь из-за самого Егора. Он поставил себя таким образом, что сотрудники СИЗО к нему уважительно относятся. Не дает себя обижать. Был какой-то сотрудник, к которому Егора привели. Он спрашивает: «А это что за чувачок пришел?» Егор его быстро поставил на место: «Я не чувачок, я человек. И пожалуйста, будьте добры со мной нормально общаться». Они же тоже чувствуют стержень человека. Есть, конечно, всякие, которые радуются приговору и, наверное, шампанское открыли [после оглашения приговора]. Но большая часть сотрудников относится к нему очень хорошо. А когда Егора в психушку переводили (на психиатрическую экспертизу. – Ред.), конвоиры даже дали нам с ним пообниматься. Сказали: «Парень воспитанный, порядочный, ведет себя хорошо. Ну что мы будем бычить?»
Даниэль: Воспитатели (в исправительных учреждениях для подростков работают не только надзиратели и конвоиры, но и воспитатели. – Ред.) тоже относятся к Егору хорошо. Один из них Егора за глаза называет «наш Егорушка».
Про лечение и учебу в пенитенциарной системе
Даниэль: Для Егора один из самых тяжелых моментов — 24 часа в сутки находиться с кем-то. Засыпаешь, просыпаешься, живешь — и рядом с тобой сокамерники. Есть насильники (террористическая статья считается особо тяжкой, как и статьи об убийстве и насилии. Обвиняемые по особо тяжким статьям сидят отдельно от фигурантов других дел. – Ред.), кто-то читать не умеет. С ними не о чем разговаривать.
Татьяна: В СИЗО нет школы. Но есть соглашение со школой-интернатом №28, которая находится недалеко. Учителя оттуда приезжают и ведут уроки. Но, во-первых, им никакого дела нет до этих заключенных детей. А во-вторых, у них по одному уроку три дня в неделю. На одной неделе, предположим, русский, математика, английский. На другой — история, литература, география. Учебники выдают только на время урока. Поэтому мы Егору комплекты учебников передаем, чтобы он хотя бы сам учился. Потому что Егор ребенок умный. В 9-м классе он самостоятельно подготовился к ОГЭ и все сдал на высшие баллы. У него багаж знаний огромнейший. И этот багаж за месяцы нахождения в СИЗО просто вылетел. Он сам говорит, что в образовательном плане деградирует.
В воспитательной колонии есть школа, 12 классов. Но половина десятого класса у Егора выкинута. Половина одиннадцатого тоже, потому что пока пройдет апелляция и его этапируют в колонию, он прибудет туда в январе — феврале, в лучшем случае. И до 18 лет у него останется несколько месяцев. То есть вот он там несколько месяцев поучится и его переведут во взрослую колонию (как правило, во взрослую колонию переводят не раньше наступления 19-летия. – Ред.). А там никаких школ нет.
Татьяна: Аутоиммунные заболевания не умеют лечить нигде в мире, потому что до сих пор врачи не выяснили причину их возникновения. Можно добиться ремиссии благодаря гормональной терапии. Но в любой момент наступает рецидив. И что стригерит этот рецидив, никто не знает: у кого-то нервные переживания, у кого-то простая простуда. Если упустить этот момент, все заканчивается циррозом печени. За полгода в СИЗО у Егора с первой степени фиброз прыгнул на вторую. Четвертая — это уже цирроз.
Понятно, что в колонии с его заболеванием ничего не смогут делать. Я очень сомневаюсь, что у них там работают гастроэнтерологи, гепатологи. Хорошо, если удастся какую-то клинику найти, где есть подобные специалисты, и договариваться с сотрудниками колонии, чтобы они Егора вывозили туда. Для нас пока это огромный вопрос.
Про поддержку
Татьяна: В 166-й гимназии Егор проучился только первые полгода 10 класса. Друзьями обзавестись не успел. А многие одноклассники из предыдущей школы подписаны на телеграм-канал в поддержку Егора, ездят к нему на суды.
От большинства родственников и друзей была такая реакция: «Он ребенок глупенький, натворил глупостей. Нужно теперь каяться, извиняться, чтобы только отпустили из тюрьмы». К сожалению, мне пришлось прервать отношения с большинством моих родственников и практически со всеми друзьями.
Мы много общаемся с родителями других мальчиков, таких как Егор. Когда его арестовали, я начала рыть все, что по детям есть. Узнала про Никиту Уварова. Нашла контакты Анны, его мамы. Она меня добавила в группу родителей. Потом Иван Асташин (правозащитник и бывший политзаключенный, почти десять лет провел в колонии по делу о поджоге подоконника и нескольких стульев в одном из отделений ФСБ в Москве. – Ред.) мне скинул ссылку на группу мам политзаключенных. Там познакомились с мамой Руслана Зинина, Ильи Шакурского. Мама Саши Скочиленко, Надежда, сама написала Дане. Мы в чатах обсуждаем ситуации с адвокатами, с судами. Это огромная поддержка.
Про перемены
Татьяна: За это время Егор очень изменился. У него характер всегда стойкий. А сейчас все положительные черты характера усилились, ярко выражена помощь ближнему. Среди его сокамерников есть ребенок, который не умеет читать. Егор учит его читать. С другим математикой занимается. Еще встает на защиту этих детей перед другими сокамерниками.
Главное изменение — раньше мы Егора за собой вели, подавали пример. А сейчас мы идем за ним. Он за нас переживает, поддерживает. Говорит: «У меня в СИЗО все нормально. Вы за меня не переживайте. Я переживаю, как вы там».
Даниэль: Если я начну про Егора рассказывать, меня не остановить. Самые теплые воспоминания, когда мы с Егором вдвоем куда-то ездили: в музей ВВС в Монино (Центральный музей Военно-воздушных сил в подмосковном поселке. — Ред.) или на соревнования по карате. У нас была эпоха каратэ, когда мы жили этим. У нас все было — соревнования, тренировки, поездки.
Татьяна: Еще мы вместе с Егором фильмы смотрели. По этому тоже скучаем. Было интересно, прикольно. Заляжем на кровати, возьмем ноутбучек и смотрим какой-нибудь фильмец, обсуждаем его. Досмотрели «Пиратов Карибского моря». Я обожаю этих «Пиратов». Фильм «Властелин колец» наизусть знаю, и Егор в какой-то момент так подсел на него, что начал покупать книги Толкиена.
Даниэль: В последнее время немножко по-другому было. Егор читал, например, «Горе от ума», находил экранизацию, смотрел и скидывал нам. Мы смотрели и потом вместе обсуждали. Сейчас Егор открыл для себя Ремарка и рекомендует мне почитать. И еще обязательно Льва Толстого.
Самое главное, чего не хватает — просто общения с Егором. Общаться с ним всегда очень приятно на любые темы. Он, когда приедет из гимназии, идет в душ и начинает из душа нам что-то рассказывать. И мы ему кричим: «Нам ничего не слышно. Подожди, выйдешь из душа и расскажешь». А ему хочется поделиться новостями, эмоциями, переживаниями — чем угодно. Вот такая у него привычка была.
Татьяна: При всей ужасающей ситуации мы для себя что-то положительное, безусловно, получили. Наши отношения с Егором вышли на новый уровень. Семья — Егор и мы с Даней — стала сплоченной, какой никогда не была. А еще мы перестали верить в сказки. Это тоже положительное достижение.
Даниэль: Сегодня я открыл глаза, смотрю в окно. Небо серое. И я подумал: «День первый».
Беседовала Ирина Новик
