Интервью Владимира Зеленского российским журналистам. Главное

Об «окончательном решении проблемы Зеленского» и «политическом устранении»

Я очень спокойно к этому отношусь. Если говорить про мое политическое устранение, это была группа Медведчука, “кума” действующего российского главы. Они находили политические форматы устранения.

О видении Кремлем украинской политики

К сожалению, не видят самостоятельности Украины. Это вообще трагедия наших с вами… Я не знаю, можно ли говорить «с вами». Наверное, с вами, да — потому что два общества есть. И прежде всего это народы, а потом уже правители.

Произошла эта трагедия — невосприимчивость нас как самостоятельного государства. Восприятие нас не как самостоятельного государства, а как какого-то продукта, как части какого-то большого организма, во главе которого видит себя действующий президент России.

Мы не считаем себя атавизмом. Мы считаем себя самостоятельным государством — с большой, глубокой историей и нравственностью.

О ситуации в Мариуполе

Город заблокирован российскими военными. Все въезды и выезды из города Мариуполь. Заминирован порт. Гуманитарная катастрофа внутри города — однозначно, заехать с продуктами питаниями, лекарствами и водой туда невозможно. Российские военные обстреливают гуманитарные конвои. Убивают водителей. Что происходит с этими грузами, я вам не могу сказать. Многие из них были отвезены назад.

Были достигнуты какие-то договоренности. Деблокация во время выезда гражданского транспорта, пассажирского, из Мариуполя в сторону Украины происходила. Силовой вывоз людей из Мариуполя не в нашу сторону — в сторону, так сказать, обратную, оккупированную; в сторону, куда вывозила Россия — тоже происходит.

По нашим данным, более двух тысяч детей вывезено. Их точная локация неизвестна. Они могут быть там как с родителями, так и без.

В общем, это катастрофа. Я не могу вам передать, как это вообще выглядит. Это страшно.

Мы просили их [позволить] нам вывезти трупы. Нам не дали вывезти ни трупы, ни раненых, никого. Я не знаю, везут ли они русских солдат — в другую сторону, куда они вывозили наших детей.

Об обмене пленными, о телах убитых

Необязательно действовать какими-то общепринятыми канонами — мол, дождемся конца войны или надо еще набрать [пленных]. Я считаю, что есть договоренность менять всех на всех. Вот есть там сегодня столько-то — давайте поменяем на столько-то. Это не важно. Не мериться 10 на 10, 11 на 11. Ой, подождите, мы еще подсобираем. Это то, что они делают сейчас с гражданскими людьми… Просто свинство какое-то.

Я сказал: если они будут воровать детей, мы всячески, конечно… Мы ни о чем не будем с ними договариваться. Мы ничего не закончим и никого не поменяем.

Информацию по обменному фонду… Нам нечего скрывать. Я просто не уверен, что им эти списки [вообще] надо. Потому что, как только появляются [в паблике] какие-то эти пацаны [то есть российские солдаты] — там просто дети. Особенно вот эти — 2003–2004 год. У некоторых из нас какие-то периоды в жизни закончились в 2003–2004-м. Там люди такого года рождения.

Я поэтому думаю, что они не хотят показывать, что с трупами. Мы хотим их передать, мы хотим отдавать. Мы не хотим держать трупы. Мы хотим, чтобы они уехали. Они сначала отказывались, потом там еще что-то. Потом какие-то мешки нам предлагали.

Слушайте, даже когда собака или кошка умирает, так не поступают. Это мусорные пакеты.

О ситуации в России

То, что у вас происходит в стране, в России, — для меня это непонятная история. Трагедия. Которая влияет на нас. И много очень детей. Они присягу давали или там обещания. Много детей, которые не знали, куда они едут — но, конечно, многие говорят глупости и врут сначала с перепугу, не зная, что с ними будет. А потом, когда видят, что к ним нормальное отношение, насколько это возможно, потому что война и по-разному бывает, то многие шокированы.

И все эти [их] телефонные звонки родителям и так далее: заберите нас. И как они бросают танки… огромное количество перехватов [телефонных разговоров российских солдат]. Просто огромное количество звонков, когда они говорят: «Так и так. Я сегодня прострелил себе ногу, а Паша сломал себе [что-то еще]».

Об отношении к россиянам сейчас и в будущем

Несмотря на то что я президент и должен быть достаточно прагматичным человеком, отношение после 24-го числа ухудшилось.

Потеряна эмоциональная составляющая к Российской Федерации, к народу. Даже к народу.

Несмотря на то что я понимаю умом, что [в России] много людей, которые поддерживают Украину. Я им благодарен, потому что без сарафанного радио, без работы честной журналистики, без внутреннего потенциала русского человека, который за справедливость и за Украину… Война на нашей территории не принесет ничего хорошего русскому человеку, если он отдает себе отчет.

Есть люди, которые поуезжали из России. Я не то что бы поддерживаю отъезд — это их внутреннее решение. Они — читающий процент нации, который разберется. Но глубокое разочарование в том, что высокий уровень населения поддерживает Россию в силу различных причин.

Нельзя не замечать полную войну в течение стольких лет, да? Это даже не 11 сентября в Штатах, понимаете? Трагедия, которую все увидели! Да нет. И не взрывы домов в Москве, которые вы помните. Это же не так. Это же не один шаг. Это восемь лет, черт побери! За восемь лет можно повзрослеть, образоваться, выучить предмет, стать профессионалом в любом виде.

Я бы просто пошел в журналистику, в следователи. Я бы сам нашел, я бы копал — если я действительно хочу понять, что с этим делать. Но если я не хочу, то я не хочу. Мне легче поддерживать действующий режим. И я считаю, что это — то самое страшное разочарование, которое произошло. Разочарование, перешедшее в ненависть народов.

О русском языке

Хуже всего русскому языку сделал Владимир Владимирович Путин. Я считаю, [он нанес] непоправимый ущерб.

Люди будут стесняться за пределами России говорить по-русски. Такое происходило после той или иной войны, результатом которой был признан конкретный агрессор в мире. Поэтому непоправимость этого он точно сделал. На долгие годы точно.

Вот эти города русскоязычные — даже если видели какую-то [связующую] нить, то вы понимаете, что стерты с лица земли именно эти города. И именно эти семьи.

О переговорах и «денацификации»

«Денацификация и демилитаризация» — вообще мы не обсуждаем это. Я не против этих разговоров, лишь бы был результат… Российская сторона чувствует победу в том, что эта встреча состоялась [на территории Беларуси], что это добавляет какую-то субъектность Александру Григорьевичу Лукашенко… Да ради Бога.

Если мы можем закончить войну, а Александр Григорьевич будет чувствовать от этого, что он снова в доме хозяин — да ради Бога. Мне, честно говоря, все равно. Это вообще выбор белорусов, точно не наш.

Встреча получилась. Предметной я бы ее не назвал. Наши стороны сказали, что фраз о «демилитаризации» и «денацификации» не может быть, нас эти пункты вообще не интересуют.

Гарантии безопасности и нейтралитет, безъядерный статус нашего государства. Мы готовы на него идти. Это самый главный пункт. Это был первый принципиальный пункт для Российской Федерации, насколько я помню. И насколько мне помнится, они из-за этого начали войну. Это сейчас они стали в ультиматумы добавлять пункты, а [сперва] они сказали, что расширяется НАТО. И чтобы была безблоковость — чтобы, собственно говоря, в Конституции Украины была безблоковость.

О возможном референдуме

Нас интересует, чтобы эта бумага [по итогу переговоров] превратилась в серьезный договор, который будет подписан там, где пункты гарантий безопасности, всеми гарантами этой безопасности. Он обязательно должен быть ратифицирован парламентами стран-гарантов.

И обязательно должен быть референдум в Украине. Российской стороне нужны гарантии, что это произойдет. Поэтому референдум — только народ может принять решение, что будет такой статус и такие гаранты. Референдум произойдет в течение нескольких месяцев, а изменения в Конституции будут происходить минимум год согласно действующему законодательству. Минимум год.

Референдум невозможен, когда есть присутствие войск. Никто никогда с точки зрения конвенции не засчитает результаты референдума, если на территории страны находятся войска или вооруженные незаконные формирования. Это невозможно. Это то, что было в Крыму. Это нелегитимный процесс.

Об участии в переговорах Романа Абрамовича и других

Все эти люди, боясь санкций… Уверен, что никакого патриотизма нет в этом. Мне так кажется. Понятен комфорт, в котором они были и который они покинут или уже покинули, и просвета там впереди не будет большого. Конечно, все они ищут выход.

Но я вам скажу, что все эти годы и украинская, и российская стороны, особенно и бизнес, и журналистика, и культурные деятели — все они всё время искали те или иные выходы. Достучаться до правительства России было нереально.

О предложении Польши ввести миротворческие силы

Нам не нужен замороженный конфликт на территории нашего государства, я это на нашей встрече с польскими коллегами объяснил. К счастью или к сожалению, это пока наша страна, а я президент, поэтому пока мы будем решать, будут ли тут те или иные силы.

О захвате острова Змеиный

Часть погибла. Часть была взята в плен. Все, кто были взяты в плен, их поменяли — произошел обмен на пленных Российской Федерации. Россия вышла с этим предложением. Мы, не задумываясь, их обменяли.

О биолабораториях на территории Украины

Да это анекдот! Тут мне нечего объяснить.

Ну нет у нас. Ядерного оружия нет, химических биолабораторий и химического оружия нет. Не существует этого.

О военных целях Украины

Максимально уменьшить количество жертв, сократить сроки этой войны. Вывести войска Российской Федерации на компромиссные территории — а это все, что было до 24 февраля, до нападения. Я понимаю, что заставить Россию полностью освободить территорию невозможно, это приведет к третьей мировой войне.

Я прекрасно все понимаю и отдаю себе [в этом] отчет. Поэтому я и говорю: это компромисс. Вернитесь туда, с чего все началось, и там мы попытаемся решить вопрос Донбасса, сложный вопрос Донбасса.

О покушениях

Охрана занимается этими вопросами и устранением проблемных элементов, которые приходят сюда на охоту.

О Путине

К сожалению, его планы — не стратегические. Стратегия — это что будет через 100 лет с государством, которое он возглавляет четверть века. Стратегия — что будет не после меня.

[У Путина] другой подход. Чтоб сегодняшнее, чтоб запомнили. Чтоб был монумент — мавзолей, памятник, грамота. Я сегодня вижу в этих поступках грамоту, даже не вижу памятник. И считаю, что это ошибка. Но не его одного — ошибка его окружения.

Проблема в том, а как потом тем людям сживаться? Это так же, как нам с Донбассом, где детям 10 лет промывали в школе: кто мы, какие мы нацисты… А как нам потом с этим? В этом проблема. А что будет через три поколения, через пять? Это проблема.