«Следовали инструкциям». Социолог права Кирилл Титаев — о том, почему полицейские в Екатеринбурге не предотвратили убийство и что сейчас происходит в МВД
Фото: Антон Новодержкин / ТАСС / Forum
23 октября в интернете появилась видеозапись, на которой двое полицейских из Екатеринбурга наблюдают момент убийства аспиранта из Габона Франсуа Нджелассили. Сидя в машине, они обсуждают, что драку не нужно разнимать, поскольку это «не их проблемы» и игнорируют призывы прохожих. О том, почему полицейские не остановили вовремя конфликт, кто сейчас служит в МВД и как в России изменился уровень преступности после начала войны, мы поговорили с социологом права Кириллом Титаевым.
— Почему сотрудники ДПС не стали вмешиваться с самого начала и сделали это только после слов одного из них о том, что может поступить жалоба?
— Что очень важно понимать про российскую полицию: в законах, регулирующих ее деятельность, есть две очень противоречивых вещи. С одной стороны Федеральный закон «О полиции» обязывает всех сотрудников, даже не находящихся на службе, но имеющих при себе удостоверение, вмешиваться в пересечение любых противозаконных действий.
С другой стороны, все внутренние регламенты очень жестко разделяют полномочия сотрудников полиции. И с этой точки зрения сотрудники ДПС, скорее, не должны были вмешиваться, а если бы вмешались, то, скорее всего, получили бы взыскание, потому что это событие [произошедшая драка], не связанное с ситуацией на проезжей части.
На записи диалога полицейских слышно, что младший пытается вмешаться, а старший его останавливает — причем небезосновательно. И старший в этом плане идет путем, который соответствует ведомственными инструкциям, а младший видит некую объективную ситуацию.
— После служебной проверки против обоих полицейских возбудили дело по статье о злоупотреблении должностными полномочиями. Почему использовали именно ее?
— Это еще один анекдот. Российский Уголовный кодекс очень плохо приспособлен к преследованию за служебные преступления. Статьи за бездействие, повлекшее тяжкие тяжелые последствия, в российском УК просто нет.
Поэтому мы имеем дело с формулировкой «Злоупотребление служебным положением». Его можно совершить путем бездействия, но в данном случае — это дефект кодекса, а не дефект системы. По какой статье судить полицейского, который прошел мимо преступления? Вот так — это общая практика российских судов.
— А как и почему вообще люди приходят на работу в правоохранительные органы?
— Это очень сложный вопрос, его нужно разделить на три части. Первый трек для сотрудника российской полиции — для рядового состава. Как правило, это молодой человек после армии, который увидел эту вакансию и у которого нет какого-то альтернативного трека. Это прямо замечательный вариант, если вы нигде особо не учились: вас готовы взять, научить всему и платить приличную зарплату прямо сейчас, если вы подходите по здоровью — а вы, скорее всего, подходите.
Второй трек — это те, кто в 18 лет вместо того чтобы идти в армию, поступает профессиональные вузы. Здесь довольно велика доля наследства: до четверти составляют учащиеся из семейных полицейских династий — так работают многие полицейские системы мира, в том числе во вполне цивилизованных странах, это не уникальное российское явление.
Лейтенант Ставропольского филиала Краснодарского университета МВД на выпускной церемонии. Фото: Эдуард Корниенко / ТАСС / Forum
А третья история — это внешний рекрутинг, и здесь ничего внятного сказать невозможно. Кто-то идет за материальными благами, кто-то — потому что так получилось, насколько велика альтруистическая мотивация — оценить очень сложно, потому что в интервью люди всегда говорят, что хотели бороться с преступностью, как Шерлок Холмс.
— Как война повлияет — или уже повлияла, — на уровень преступности в России?
— Есть очень разные предположения, вплоть до прямо противоположных. Я опишу две крайние точки, чтобы было понятно, что пока консенсуса нет.
Первая гипотеза: в гражданскую жизнь будут массово возвращаться люди, имеющие масштабный опыт применения летального насилия: те, кто убивали других людей и кто испытывал по этому поводу сильные эмоции. Те, кто имеют соответствующие навыки и прошли через очень жесткий и тяжелый опыт войны.
В свое время Асмик Новикова (cоциолог фонда «Общественный вердикт». — Ред.) с коллегами показали, как участие в Чеченской войне изменило российскую тогда еще милицию в 1990-е: командировки в Чечню сделали ее более жестокой. На войне они обменивались максимально жестокими пыточными навыками. И с этой точки зрения возвращение людей с войны должно увеличивать преступность, особенно насильственную.
Офицер российского ОМОНа в Чечне, 1999 год. Фото: Reuters / Forum
С другой стороны, с учетом общего уровня насильственной преступности в России и тех потерь в ходе войны, которые мы видим, есть прямо обратная гипотеза: все, кто был склонен убивать, насиловать и так далее — пошли на войну и там либо погибли, либо стали инвалидами.
С этой точки зрения рекрутинг в местах лишения свободы работает в том же направлении, потому что в основном отбирались люди, которые отбывали наказание за насильственные преступления, насколько мы можем сейчас судить. Соответственно, их физическое исчезновение или инвалидизация — это то, что должно стать предиктором снижения уровня насильственной преступности.
То же самое с преступностью имущественной: есть базовый прогноз, что дефицит из-за ограничения импорта будет мощным предиктором увеличения числа квартирных краж. В то же время есть аргументы в пользу того, что ровно за счет высвобождения от преследования насильственной преступности станет более эффективным преследование имущественной.
Краткий вывод: есть вполне себе теоретически обоснованные гипотезы прямо противоположных направлений, от резкого падения уровня преступности до резкого роста.
— А почему сейчас нельзя просто собрать и проанализировать объективные данные об уровне преступности?
— После 24 февраля система сбора криминальной статистики пошла вразнос. Во-первых, мы не очень понимаем, как учитываются, совершенные на территориях, находящихся сейчас под контролем российских войск. У нас есть масса свидетельств того, что учитываются они по кодам тех регионов, из которых приехали следователи и дознаватели. То есть преступления, совершенные на территории Запорожской области, попадают в статистику Иркутской.
Во-вторых, что касается насильственных преступлений, мы точно знаем, что следственный комитет начал массово возбуждать уголовные дела, связанные непосредственно с боевыми действиями, то есть действиями вооруженных сил Украины. И в какую статистику это попадает, непонятно.
— Как полицейская система в России трансформировалась за последние годы? Какие ключевые изменения — хорошие, если они были, и плохие, — здесь произошли?
— Давайте начнем с позитива: были реализованы два важных решения, которые сильно облегчили жизнь и полицейским, и гражданам, и оба были частью медведевской реформы.
Первое — это повышение зарплат полицейским, которое позволило рекрутировать в ряды полиции гораздо более качественные кадры. От ситуации, когда руководитель профильной службы — например, участковых или ППС-ников — ищет хоть кого-нибудь, в большинстве регионов ведомство перешло к ситуации, когда есть очередь [желающих устроиться в полицию] и есть возможность выбирать. Это хорошо, потому что мы с вами хотим, чтобы в полиции работали более квалифицированные кадры, а возможность отбора, как правило, повышает качество кадров.
Второе решение Медведева было совершенно волюнтаристским и дурацким — дурацким по форме, но не по содержанию. У нас было 72 показателя, которые учитывались в работе полиции, и Медведев предложил снизить их число ровно в три раза, до 24.
Сотрудники милиции на футбольном матче в Москве, 2010 год. Фото: Алексей Филиппов / ТАСС / Forum
Их снизили, и в результате ушло очень большое количество совершенно избыточных, ненужных и бесполезных показателей. Полиция перестала заниматься многими ненужными вещами, которые часто еще и были некомфортны для граждан — например, перестали останавливать людей на вокзалах и спрашивать прописку, потому что исчезла отчетность по выявленным людям без нее. От этого стало удобнее и людям, и полицейским — в общем, сокращение числа отчетных показателей это был, безусловно, бонус.
Что очень важно понимать: со временем оба эти достижения нивелировались. Индексация зарплат привела к тому, что если вначале, непосредственно после реформы, зарплата среднего полицейского была выше средней страновой, то последующая медленная индексация привела к тому, что мы вернулись к ситуации 2010 года по соотношению средней зарплаты и зарплаты полицейского.
Что касается отчетных показателей: многие региональные начальники начали вводить свои региональные системы отчетности, которые стали распухать, распухать, распухать. И федеральная отчетность тоже распухла, но немного.
Еще одна позитивная история — ощутимое сокращение ГИБДД за счет перехода на технические средства фиксации правонарушений на дорогах. За пределами таких довольно специфических подразделений у вас достаточно мало коррупционных опций, так что в случае полиции коррупция — очень сильно переоцененный феномен.
Полиция — не сильно коррумпированное ведомство в плане денежной коррупции. Остальные ее формы — политическая коррупция, непотизм, и так далее так далее — там процветают. Но если мы говорим о взяточничестве, то в ощущение, что каждый полицейский по вечерам дома выгребает из карманов залежи купюр, который ему надавали в качестве взяток, ложное.
— В одном из интервью вы говорили, что основное необходимое изменение в устройстве полиции — разорвать вертикаль, когда все работают на одного министра. Насколько реалистично это сделать в условиях России 2023 года?
— Ну при существующий власти это, конечно, невозможно. Эти эти реформы завязаны на изменении ценностей самой верхней части элит, потому что сейчас им представляется что выстроенная вертикаль — лучшее из возможных устройств. Но в целом эти реформы можно реализовать довольно легко — без массовых расстрелов и без радикальных изменений.
— А кто в этом заинтересован?
— Посадите себя в кресло регионального руководителя. Сейчас у вас есть одно начальство, которое не может вникнуть в ваши проблемы — не потому, что оно глупое, а потому что у него таких, как вы, больше 100 человек — и оценивает вас исключительно по формальным признакам. В результате вы периодически вынуждены делать фигню, потому что это нужно, чтобы вас хорошо оценили.
Типовой начальник Управления МВД по региону все-таки не идиот и тем более обычно не злонамеренный идиот. Но он живет в постоянной панике, поскольку в случае чего он не сможет ничего объяснить [своему руководству], потому что оценивают его по формальным показателям.
Начальник регионального главка, у которого десятки районов в регионе, ведет себя точно так же. Он понимает, что если один идиот-участковый ящик гранат записал как 12 взрывных устройств, то на следующий год придется найти 13 взрывных устройств.
— То есть нужна полицейская реформа в первую очередь тем, кому приходится отчитываться перед руководством?
— Да. Тем, кто вынужден перманентно заниматься ерундой и находиться в постоянной зависимости от довольно идиотических формальных показателей. Я бы сказал, что в реформе заинтересованы все, кроме политического руководства.
— Есть ли пример удачных реформ полиции на постсоветском пространстве? В этом плане часто отсылают к опыту Грузии при Саакашвили, но насколько этот опыт релевантен для России?
Да, опыт Грузии, безусловно, удачный, но к странам нашего масштаба, скорее, неприменим. На юрисдикциях миллионной без малого полиции это нереально.
Достаточно успешными были реформы, связанные с экономической преступностью в Казахстане, или реформы, связанные с патрульной службой в Украине. В плане экономической эффективности неплохо получилось у Армении.
Грузинские полицейские, 2018 год. Фото: DAVID MDZINARISHVILI / Reuters / Forum
Если хотите образец плохих реформ, то это Беларусь, на нее можно смотреть как на пример того, как делать не надо. С точки зрения пользователя, то есть нас с вами, беларусская полиция — это люди, которые даже за взятку не принесут вам никакой пользы. Хотя по этому единственному параметру, по прямой денежной коррупции, там достигли хороших результатов.
Основная проблема в следующем: реформа полиции это не одна реформа, потому что у полиции очень много задач в отличие, например, от армии, чьи подразделения одинаково устроены. Мы можем говорить об отдельных реформах с разными эффектами: где-то мы побеждаем коррупцию, где-то делаем полицию ближе к гражданам и так далее.
Беседовала Алёна Лобанкова
