Глеб и Мария – двадцатилетние русские на ледяном ветру

Мария Исаева и Глеб Марьясов. Фото: Яна Шудра

В среду судья участка №370 Тверского районного суда Москвы Екатерина Казакова приговорила либертарианца Глеба Марьясова к 10 месяцам колонии по «делу о перекрытии дорог» (часть 1 статьи 267 УК) на митинге 23 января.

Девушка стоит на выходе из здания суда. На ее щеках слезы. Это Мария Исаева, жена политзаключенного Глеба Марьясова. И сквозь слезы Маша говорит в направленные на нее камеры слова великой любви и великой ненависти. Любви к своему мужу, которого только что отправили в тюрьму. Ненависти к системе, разлучившей их.

Мы с Глебом венчались и праздновали свадьбу две недели назад. У нас в квартире до сих пор висят шарики», – с трудом произносит Маша.

Слушая пронзительные слова плачущего человека, я вспоминаю другие шарики – кошачьи игрушки, качавшиеся на веревочках в квартире минского айтишника Андрея Зельцера, к которому ворвались кагебешники. Эти кошачьи шарики хорошо видно на том знаменитом страшном видео.

Было два маленьких прекрасных мира, два дома – в Минске и в Москве. Один безжалостно разрушен, второй опустошен.

Мария как будто собирается с силами, в ее голосе появляется злой металл. «Глеб – христианин, и он верит, что даже если мы не сможем здесь победить, то в загробном мире все мрази обязательно получат возмездие. Я – не христианка. Поэтому я сделаю все возможное, чтобы каждую мразь возмездие настигло в этом мире».

Вспоминаю другую плачущую девушку – вдову убитого белорусского активиста Виталия Шишова Божену Жолудь. Ее выступление перед белорусским посольством в Киеве: «Я вас всех прошу. Перестаньте ходить с цветами, плакатами. Мирным протестом мы ничего не решим». И слезы.

Происходящее с русскими и белорусами действительно сливается в одно целое, в облако из крови и слез – граница между нашими странами стала формальностью. Но если говорить о России, то здесь Глеб и Мария стали символом трагедии всей мыслящей, образованной и неравнодушной русской молодежи. Глеб – активист Либертарианской партии, гражданский русский националист, глубоко верующий человек, создатель христианской фракции в движении «Гражданское общество». Они с Марией – потрясающе красивая пара.

Именно они, эти ребята – будущее России. Не тиранозавры в бронежилетах Росгвардии. Не прокремлевские платные блогеры-наркоманы. Не Симоньян с Кеосаяном. Нет. Маша и Глеб, и похожие на них. Их интеллект, их духовная аристократичность, их любовь и подлинный патриотизм в будущем должны были сделать нашу несчастную Россию нормальной страной. Но Глеб сейчас на карантине в одном из московских СИЗО. Маша с друзьями собирает деньги на передачку.

И Глеб, и Маша зимой, в самом начале этого проклятого 2021 года, пошли на митинги. В числе нескольких десятков тысяч (на многомиллионную страну), пытавшихся остановить сползание России по зимнему льду в пропасть. Марии силовики разбили дубинками голову, когда девушка в сцепке пыталась закрыть собой старика. А Глеб защищал одну из участниц митинга от избиения полицией, а когда полицейский замахнулся на него дубинкой, поднял руку вверх.

За это Глеб отсидел месяц административного ареста в печально известном изоляторе в деревне Сахарово, а затем стал фигурантом «дела о перекрытии дорог». В рамках «меры пресечения» по решению суда Марьясову запретили покидать квартиру по ночам, пользоваться почтой, телефоном, интернетом и участвовать в массовых мероприятиях.

Миллионные иски к парню предъявили Мосгортранс и Московский метрополитен. Монструозные, лопающиеся от денег собянинские подручные, создающие цифровой концлагерь с тотальной слежкой, обвешанные видеокамерами, расставившие на пути у пассажиров своих шмонщиков-вертухаев в синих жилетах. Они хотят от Глеба денег. Много. И суд с ними полностью солидарен: иски к Марьясову от метрополитена на 1,5 миллиона и Мосгортранса на 1,1 миллиона были удовлетворены.

Глеб Марьясов в Тверском районном суде, 24 февраля 2021 года. Фото: пресс-служба суда

Глебу – 21 год. Мария – примерно его ровесница. Чудовищно то, что им, их поколению приходится делать первые шаги гражданственности в такой тьме.

Я вспоминаю себя в 21 год

Это был 1999-й. Мы, интересующаяся политикой и субкультурами пассионарная молодежь, вошли в жизнь страны. У нас почти не было интернета, но мы в своих маленьких бумажных газетах и журналах писали что хотели, куражились, провоцировали, разжигали, охаивали и прославляли. Мы маршировали в придуманной нами униформе, с нашивками, за которые сейчас Бастрыкин отправит в пресс-хату иркутского СИЗО. Мы шли шествиями со знаменами где хотели – и через Васильевский спуск тоже шли, мимо стен Кремля. Впрочем, партии нам не давали регистрировать уже тогда, в конце 90-х.

Члены Национал-большевистской партии (запрещена в РФ) во время митинга центре Москвы, 1999 год. Фото: Abbas Attar / Magnum / Forum

Такова была весна нашей жизни. Разумеется, могла быть и тюрьма. Но только ты сам становился на путь тюрьмы. Ты всегда мог подписаться на акцию, которая ведет в Бутырку. Это был твой выбор, ты решал, стоит ли оно того. Возможность испытать себя на прочность – да, была, но добровольная.

Но уже ребята, которым было 20 лет в конце «нулевых», выглядели куда более трагично. Их путь в зрелость, их инициации были трагичны. Уже начали потихоньку сажать не за акции, а за убеждения. Уже закрыли от нас главные площади наших городов, отправив махать своими флагами в гетто. Уже организованность начала становиться преступлением. Уже начали избивать и убивать. Юрий Червочкин был убит в 2007-м, Антон Страдымов – в 2009-м.

И вот начало 20-х годов. В 20 лет ты, молодой русский, должен знать, что тюрьма грозит тебе всегда. За любой твой шаг, за многие из твоих слов. Твоя взрослая жизнь начинается как узкая тропа между вынужденной эмиграцией (фактически – изгнанием из страны) и «колючкой» зоны общего режима. И на этом лютом ночном морозе, на этих ветрах Кали-Юги, самой волчьей эпохи, стоят, сжав кулаки, молодые ребята. Пытаются сопротивляться по мере сил. Плачут, когда совсем горько и плохо. Но не сдаются. Они в свой 21 год уже прошли такие испытания, какие нам и не снились в их возрасте. Я не знаю, как вело бы себя то мое поколение конца 90-х – веселое, шумное и разнузданное, если бы его мановением божественной воли выставили из позднего ельцинского августа прямо на этот черный мороз.

Двадцатилетние, стоящие на ледяном ветру.

Роман Попков