«Система глупее, чем я думал». Журналист Павел Добровольский о своих 15 сутках ареста

Павел Добровольский. Фото из личного архива

Вечером 30 октября мы в редакции узнали, что пропал наш корреспондент в Минске Павел Добровольский. Какие-то силовики увезли его из дома в неизвестном направлении. Примерно через сутки стало известно, что он находится в легендарном уже ИВС на Окрестина и ждет суда за то, что работал на Партизанском марше 18 октября. В результате Паша отсидел 15 суток и вернулся к нам с репортажем о том, как провести две недели под административным арестом в Беларуси.

Фрунзенское РУВД

Полдень 30 октября. За входной дверью моей квартиры стоят двое мужчин в масках и жмут на звонок.

— Где вы находились 18 октября? — спрашивает один из них, когда я открыл дверь и вышел на площадку.

— Если это воскресенье, то на митинге, но я журналист.

— Мы знаем. Но нам нужно проехать во Фрунзенское РУВД. Паспорт не нужен, рабочее удостоверение возьмите.

Садимся в легковой автомобиль без опознавательных знаков. Уже в РУВД мне показывают фотографию, сделанную с одной из камер видеонаблюдения. Подтверждаю, что на ней действительно я, но напоминаю: наличие меня на марше не равно моему участию в нем.

В протоколе написана знакомая статья 23.34 КоАП — участие в несанкционированной акции. Пишу «не согласен», но понимаю, что проведу за решеткой минимум трое суток — на выходных суд не работает.

Отношение сотрудников нейтральное, обращаются на «вы». С некоторыми удается побеседовать. Типичных пропагандистских штампов про проплаченные протесты, фашистскую символику и тому подобное не слышу. Говорят, что за последние месяцы уволились десятки коллег, включая моего участкового. Жалуются на большую загрузку по работе и несоответствующие ей денежные надбавки.

Спустя час-полтора отводят в одиночную камеру примерно 2х3 метра. Окна нет. Пол бетонный. Узкая скамейка, на которой тяжело лежать. Холодно даже в куртке.

Первый страшный вопрос самому себе: «Неужели я здесь до понедельника?»

Время тянется очень медленно. Именно из-за отсутствия какой-либо конкретики.

В соседних камерах слышна жизнь других задержанных. Периодически стучат в двери, просят вывести в туалет. Никакой реакции со стороны милиционеров нет. Голоса и смех охранников слышны хорошо — они всего в нескольких метрах и отлично слышат заключенных, но умышленно их игнорируют.

Так проходят первые несколько часов, которые и правда (как часто описывают первые сутки ареста) тянутся вечность, и мне разрешают сходить в туалет — собираемся ехать на Окрестина, где находятся изолятор временного содержания (ИВС) и Центр изоляции правонарушителей (ЦИП) ГУВД Мингорисполкома. С августа это самое страшное место страны. Именно из-за жестокости там на улицы белорусских городов впервые в истории страны стали выходить сотни тысяч демонстрантов и протесты переросли в настоящую революцию.

Павел Добровольский на акции протеста. Фото: Павел Добровольский / facebook

ИВС на Окрестина

Первое помещение в изоляторе, куда отводят всех вновь прибывших, — «стакан». Это холодное пространство метр на метр без скамейки. Стены и дверь исписаны протестными лозунгами. Здесь могут держать часами — все зависит от количества привезенных задержанных. Мне везет больше и спустя минут 10 я на досмотре.

Нужно раздеться догола и дважды присесть. В комнате двое конвоиров, которые привезли меня из РУВД, девушка-медик и сотрудник ИВС. Последний дает чистое белье, внеурочно накладывает ужин, хотя здесь он закончился, и заводит в камеру №29. Не ел сутки и за эту еду благодарен особенно.

Внутри камеры – три двухъярусные кровати на шестерых сидельцев, кран с теплой водой, огороженный стенками и дверью туалет с дыркой в полу, длинная скамья и стол, два закрытых окна. В центре – свободное пространство три на пять метров. Кроме меня здесь двое мужчин. Один, который постарше, молчит. Известно, что он украл бутылку водки. Второй – политический. Его задержали по дороге на работу, просто вытащили с приятелем из автомобиля, уложили обоих на асфальт и увезли в изолятор. Суд прошел, ждет перевода в ЦИП. Спустя час его забирают. Вскоре остаюсь один.

Находиться в заключении одному невыносимо. Скорее всего, спустя какое-то количество дней — для каждого свое — к этому просто привыкаешь, но с непривычки очень тяжело. Поэтому я рад открывающейся двери и новому соседу Алексею, коммерческому директору белорусского отделения французской ИТ-компании. Участвовал в цепи солидарности возле дома. Недолго общаемся — и появляется новый сосед. Белорусскоязычный парень Алесь, волонтер правозащитного центра «Весна». Задержали на суде, куда пришел в качестве зрителя. Отказался представляться, чем разозлил судью, и та вызвала милицию.

У изолятора на Окрестина люди пытаются узнать, где находятся их задержанные родственники и друзья. Минск, Беларусь. Фото: ТК / Belsat.eu

В ИВС содержатся минимум до суда, максимум — еще несколько дней после него. Это такой замкнутый проходной двор: можно проснуться и вместо знакомых лиц увидеть новые. Много случайных задержаний. Александр искал в центре города аккумулятор для камеры, но оказался рядом с очередным митингом и сотрудники ОМОНа приняли его за участника.

Время тянется медленно: письма сюда не доходят, нет книг и периодики. Передачи полагаются только по четвергам, если не повезло попасть на этот день, то ум занять просто нечем. Дышится тяжело: окна закрыты, воздух поступает через небольшое окошко «кормушки». Ее часто закрывают наполовину. Матрасы должны быть свернуты и подняты на верхние ярусы кроватей, но сидеть и лежать разрешают. А еще играть в шашки и шахматы, если сделать их из хлеба. Поле кто-то выцарапал на лавке.

Алесь, которого привезли сюда из суда, держит голодовку с первого дня задержания и пытается сообщить об этом на волю. Он просит у охраны ручку и бумагу, но те отмахиваются. После очередной настойчивой просьбы вбегает сотрудник ИВС. Кричит и матерится, говорит, что мы мешаем ему смотреть фильм. Ручку и бумагу дает, но раскидывает ногой шахматные фигуры, заставляет вынести матрасы с постелью в коридор, полностью закрывает «кормушку», благодаря которой в камере было хоть немного свежего воздуха.

Половую тряпку или веник выпросить не удается. И с этого момента мы так и живем в духоте и грязи. Позднее у освободившихся соседей выявят и коронавирус, и пневмонию.

Суд, или История о том, как выйти на работу и получить 15 суток

В понедельник начались суды. Александру дают 12 суток, Алексею и мне 15. Другим соседям — штрафы. Приговор ошарашивает. Адвокат и коллеги, казалось, доказали мой рабочий статус на акции протеста, но судья непреклонна — 15 суток как непосредственному участнику митинга. Это максимальный срок по административной статье.

— 15 суток за то, что журналист, — скорее сам себе жалуюсь вслух, выходя из кабинета изолятора, где прошел суд по «скайпу».

— Ты получил 15 суток не за то, что журналист, а за то, что долбо*б, — отвечает находящийся рядом на протяжении всего заседания мужчина. Почему-то он все время злобно смотрел на меня и кричал.

С Александром и Алексеем оставляют в ИВС еще на трое суток – до четверга. В эти дни опять приводят и уводят новых людей. Одного за кражу бутылки алкоголя, другого — за превышение скорости при управлении авто, всех остальных, включая двоих 18-летних парней, за митинги.

Человек, вышедший из ИВС на Окрестина, показывает полученные в нем травмы. Фото: Наталья Федосенко / ТАСС / Forum

Утром в четверг нас троих выводят в здание ЦИП, проверяют изъятые в РУВД вещи, с десятками других политических задержанных сажают в автозаки и везут в СИЗО №6 города Барановичи, часах в двух езды от Минска. Мы ждали четверга, потому что это день «передачек». Родные с утра выстраиваются в длинную очередь с нужными вещами. В Барановичах день приема другой — вторник. Сегодняшним переездом нас лишают вещей еще на неделю.

СИЗО №6

Из автозаков выходим под лай собак. У конвоиров резиновые дубинки и электрошокеры. Впереди — корпус времен Российской империи, туда нас и заводят. В большой камере-накопителе – 63 человека. Именно оттуда вновь прибывших распределяют по помещениям, где предстоит провести определенное судьей время. Через час я оказался в 110-й камере.

Соседей пятеро и только один из них — пожилой алкоголик Руслан — не политический, его забрали случайно. Довольно быстро стало понятно, что именно с Русланом у нас возникли проблемы. Из-за невозможности догнаться у мужика началась белая горячка. Он потребовал вернуть мобильный телефон, потому что слышал звонок жены. Затем начал шарить по карманам наших курток и заметно нервничать. Ни объяснения, что после череды досмотров телефонов не может быть ни у кого, ни попытки игнорировать нездорового соседа, естественно, не помогают.

Наконец, становиться очевидно, что Руслану совсем нехорошо. Переговоры переходят в крик, а затем доходит до драки. Другие ребята помогают скрутить ему руки, и мы стучим в дверь. Моментально врываются сотрудники СИЗО с дубинками. Возможно, они видели конфликт на мониторе — во всех камерах есть видеонаблюдение — и были наготове. Руслана валят на пол, достается и некоторым соседям. Мне везет, и дубинкой я не получаю.

Руслана забирают и переводят в камеру к другим политическим. Меня заставляют писать объяснительную на имя начальника.

Соседей осталось четверо. Дмитрия и Романа задержали на воскресном марше «Народный ультиматум», который 25 октября собрал около 200 тысяч участников и стал рекордным минимум за полтора месяца. Дмитрию омоновцы залили зеленку в глаза, распыляли газ, били ботинками между ног. Они же украли у него 140 рублей (около 50 долларов).

Одно из задержания во время акции протеста в Минске, 11 октября 2020 года. Фото: Наталья Федосенко / ТАСС / Forum

Романа также избили при задержании. Одна из его ягодиц синяя от ударов. Третьему соседу — школьному учителю английского языка Сергею — досталось во Фрунзенском РУВД. Его голову опускали в унитаз и жали на смыв. Получается, от насилия силовиков не пострадали лишь двое из пяти — я и Артем.

Первоначальный стресс от неопределенности прошел быстро. В камере бойлер с теплой водой (позже окажется, что это приятное исключение). Открывается окно и всегда есть свежий воздух. Уборка входит в распорядок дня, периодически дают хлорку. Раз в неделю – теплый душ. Начинают доходить письма.

Отношение сотрудников СИЗО нейтральное: почти все вежливые, стараются помогать. Даже книги принесли, чему все были рады. Шесть суток общения, игры «Крокодил», чтения. Наконец, отдают передачки и появилось какое-то разнообразие в еде. Единственное, что раздражало — на ночь оставляют свет и заснуть тяжело.

В среду, за трое суток до освобождения, меня переводят в большую камеру с 14-ю койками — №113. Почти всем здесь присуждали 20—25 суток ареста, объединяя несколько административных статей. Эта камера более обжита: здесь десятки книг, журналов, газет, есть шахматы из пластика и дерева, которые, как оказалось, можно присылать бандеролью. Еда из передачек общая для всех.

Одна из камер в СИЗО № 6 в Барановичах. Фото: Елена Серикова / intex-press

Как государство знакомит единомышленников

Один из новых соседей — дизайнер мужских украшений Павел — задержан повторно. Его не напугала отсидка на Окрестина в августе. Но истории, которые он рассказывает, ужасают. Протестующих действительно оставляли сутками без еды и воды, десятками запихивали в небольшие камеры. Избиения продолжались день и ночь. Он говорит о десятках трупов, которые отвозили сжигать в крематории, о запугивании родственников жертв. И конечно, он не верит в распространенные правозащитниками и ООН сведения о числе жертв (менее десятка по стране).

За 15 суток познакомился с примерно двумя десятками протестующих. Задержанных второй, третий или даже четвертый раз здесь около трети. Они не обсуждают, куда бы уехать, а как сделать так, чтобы не попасться на следующих митингах, куда намерены идти.

Появляется стойкое ощущение, что система устрашения не работает. Бывшие сидельцы выходят заряженными на дальнейшую борьбу, более возмущенными несправедливыми приговорами и с новыми связями. Система сама знакомит протестующих друг с другом, создает условия, в которых они становятся друзьями — она более глупа, чем я думал.

Павел Добровольский для Vot Tak TV